Виталика ничто не смутило. Ни слово "иномарка", которое мама запрещала говорить, ибо не по возрасту, ни нелюбовь к уборке и готовке, ни "неправильные" манеры. Как я не плохая? Это развод, наверно, поматросить и бросить. Или эмоциональная благотворительность. Я не притворялась. Мы поженились, но с первого же вечера я отворачивалась к стене и засыпала.
Вот уже и венчание прошло, и неделя по древней традиции.
– Что, и сегодня устала? Завтра выходной, целый день в распоряжении.
– Анджелина Джоли заболела.
– Не доверяешь мне? Боишься?
– Не знаю, – честно ответила я.
Ко мне подкатило старое чувство: я самозванка, не заслужила. Опять бабушкиным голосом говорю себе в мыслях: "Ты ещё маленькая, раз нелепо себя ведёшь. Зачем тебе взрослые отношения? Почитай книжку хорошую, погуляй во дворе".
Беременность – это то, за что ругают. Я должна быть чистой, как майская роза, как ребёнок, за это получу вселенское одобрение. Меня ведь хвалили за это раньше. Но что ж, надо послушаться.
– Я готова прямо сейчас.
– Прекрасно.
Может, я зря мучаю подозрениями? И ведь много людей не считают меня плохой, хоть и не верю им.
Дети – это вовсе не страшно, как оказалось. Вряд ли все четверо подарочные. Видимо, из-за совсем маленькой разницы в возрасте никакой ревности: комплекс императора только после трёх лет, когда был один в семье. "Доверять ребёнка мужу" – недопустимая постановка вопроса. Это его ребёнок вообще-то! Поражать в родительских правах – серьёзное унижение, отказ в адекватности, после чего и пролегает трещина в семье, а валят на младенца, на чём потом чайлдфри начинают доказывать, что дети разрушают семью. Если бы младенцы правда были такими хрупкими, человечество бы вымерло за много веков до эры детоцентризма.
С первого дня жизни два мальчика и две девочки знали, что у них двое почти одинаковых родителей. Безо всяких психологических приёмов я вела себя с Виталиком так же, как и с папой: доверяла в бытовом плане как себе и искренне радовалась, благодарила за любое сделанное (не помощь, как говорят, потому что помощь – это намного меньшее участие). Тем более что у меня нет бытового перфекционизма (от него бывает трудно доверить, на что жалуются на всяких форумах) и делаю я ровно точно так же, а не дотошнее.
Хлещет дождь в окно. Конец первой декады октября.
– Янина, хорошая, тебе легче? – беспокоится Виталик.
– Да.
Я болею второй день. Вчера с утра кружилась голова, я дико замёрзла и перестала соображать. Сейчас температура тридцать восемь с половиной, начался ослабляющий жар. Сейчас меня не обвиняют, не говорят, что не ту кофту надела. Дети у бабушки, там семья большая. Лежу второй день, кашляю, нельзя долго разговаривать. Время ползёт к десяти, хочу уснуть. Уже снится какой-то шум, шорох, шаги, я словно лёжа падаю…
Шаги. Кто? Или мне мерещится? Звенит в ушах. Скрип по полу, осторожный, прерывающийся. Всё было так быстро…. Двое. Лица открытые! Виталик закрывает меня собой, рукой прижимает вниз, я инстинктивно вытягиваюсь на постели, словно становясь плоской, как кошка. И не могу пошевелиться, онемела напряжённо. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять – считаю выстрелы. Шаги вперёд или назад? Не вижу. Мне холодно, словно я не в постели, а в снегу, и через секунду кидает в жар – колебаниями, как переменный ток.
Каким-то стоп-кадром, на мгновение, всё хорошо: они уходят, дырки от выстрелов словно бы не заметны. "Янина, хорошая, прости меня, когда обидел, и у других попроси за меня", – голос ещё бодрый, но мне, сдававшей биологию для поступления, ясно, что это конец. Слепое ранение в голову, такое же в шею, в грудь слева, в плечо насквозь и три в живот. Вызываю скорую помощь и полицию. Тут погас свет. Проводится полуплановый ремонт электросети: тянули-тянули, потом прижало, и объявили веерные отключения. Но это днём, а сейчас в честь чего? Или авария? Не знаю я.
