Что делать, куды бечь? Кровавая пена, струи тёмной и алой крови. Сосущие, хлюпающие раны. Затыкаю, как в школе учили, чтобы кровь не вытекала. Больно, понимаю. Надо замотать, стянуть в целом, потому что всё равно намокает. Двадцать минут, отведённые на экстренный вызов – это какая-то бесконечность. Не знаю, время работает на нас или против. Это что, я ранена? Звонила левой рукой, не заметила, что в правой кисти две дырки. Пока одевалась, запачкала всё кровью.
Время невероятно растягивается. Что, ещё только пять минут прошло? Что-то прогремело на улице, как гроза, скользнул странный свет. Нет сил бояться. Позвать кого-то на помощь? А чем помогут?
– Янина, помни: даже если ты одна против всех, это не значит, что ты не права. Какие бы ни были там авторитеты.
– Ты о чём?
– О тебе. Я умираю.
Как могли, своими словами, молились и каялись. Нельзя терять сознание, но оно ушло через шестнадцать минут.
Восемнадцать минут. Мои неутешительные прогнозы подтвердили, но велели надеяться на чудо. Надо мне попасть в больницу. С температурой и огнестрельными ранениями одной дома оставаться небезопасно. Мне намерили 40,7 градусов. А то думаю, что так плохо. К счастью, не одна я решила, что дома оставаться нельзя. Что там собрать надо? Складываю в рюкзак. На три – пять дней. Как хорошо, что не надо думать, как я выгляжу перед мамой!
Я думала, что традиция устраивать Мортал Комбат на дому осталась там, в 2002 году. Здравствуйте, киллера вызывали? Довольны услугами или жалуетесь? Смотреться пришлось в экран телефона: зеркало расстреляно начисто. Это какое-то тридцать первое июня 2002 года, пусть и в октябре, не важно. "Ищу тебя среди чужих пространств и веков" – кто-то цитирует стихи, а я – песни. "Всегда быть рядом не могут люди, всегда быть вместе не могут люди, нельзя любви, земной любви пылать без конца"…
Кто звонит мне в 22:04? Вероника, активистка. Выдвинули и забыли задвинуть. Уж сколько ей говорили не трогать заочников. Можно же не так агрессивно. Откуда только мой номер взяла?
– Привет, у меня дома стреляли, ближайшие дни я не могу ничего, у меня осталось двадцать пять процентов зарядки, и нет света, – скороговоркой сказала я.
– Никому до меня дела нет. Что я хотела? Уже не важно! – и сбросила звонок.
Есть у нас свой вундеркинд. Ирочка Зайцева. Ей сейчас пятнадцать, поступила в четырнадцать. Отличница. Родители вообще не появляются в вузе, только руководство требует проверять её успеваемость. Её совсем не смущают недетские материалы, это учебная программа. Что за психолог, у которого ломается психика? Не должно быть повышенной эмоциональности. Ира ничем не отличалась от нас, так же сдавала всё. Жила не так далеко, приезжала из дома.
Она показала с детства высокий темп. Безо всяких плясок с кружками. Просила и книги, и тетради. Сидела в садике. Хотя играла тоже, гуляла, бегала и не производила впечатления заморенной. Пошла в школу сразу в третий класс в шесть лет. Рослая и сильная, поэтому не выделялась. Даже заданиями для выполнения с родителями маму с папой не мучила. От поделок на конкурсы отказывалась: "Я уже не маленькая, в школе науки учат". Школьные состязания – только личные. Не хотела кого-то вовлекать: "Я учусь сама, взрослые за себя уже отходили в школу". По индивидуальному учебному плану ей разрешили не делать некоторые проекты взамен на олимпиадные места.
