Я помню родную мать. Она, разумеется, не была замужем за моим отцом. Я помню разных мужчин, и один из них, возможно, был им – не тот ли, который много курил и иногда разговаривал со мной? Думаю, мать никогда не била меня и вообще ничего плохого мне не делала, однако она запирала меня в нашей комнате на целый день, а сама уходила на работу, и в конечном итоге меня забрали у нее. Меня назвали Джозефом, потому что она была ирландкой и католичкой. Тилли – это сокращенно от Матильда. Это было типично для Мамы и Папы – то, что они отказались называть ее Тилли, когда она попала к ним, потому что это было необычное сокращение от Матильды, нетрадиционное, а нетрадиционно вести себя нельзя, нельзя вести себя так, чтобы привлекать к себе внимание. Так что они звали ее Мэтти. Естественно, они практически не обращались к ней по имени, но когда обращались, то называли Мэтти.
Когда я подрос и узнал, что в родном доме ее звали Тилли, я так и стал называть ее. Мама не простила мне этого. Она держалась со мной так, будто я ворую в магазинах, или проклял Господа, или кокнул старушку. Когда я звал Тилли так, она резким голосом приказывала мне замолчать, заткнуться, больше не произносить это имя, а потом часами со мной не разговаривала.
Когда люди спрашивают меня, где я родился и вырос, я отвечаю: в Лондоне. Если так ответить иностранцу, он решит, что ты имеешь в виду Гайд-парк или Почтовую башню. Большинство из тех, кто вырос на окраинах, совсем не знают Лондон, они годами не ездят в город. Вернее, ездят в конце учебного года, чтобы посмотреть какое-нибудь рождественское представление или «Мышеловку»[9] и закупить рождественские подарки на Оксфорд-стрит.
Сандор показал мне Лондон. Он много мне о нем рассказал. Мы ходили смотреть, и он рассказывал, и не только истории о парфюмерных империях, но и о местах, о которых я слышал и которые никогда не видел. Иногда я спрашивал себя, а что, если мы наткнемся на Маму, ведь близится Рождество, но мы с ней так и не столкнулись. Не столкнулись мы и с Тилли, хотя я на это очень надеялся. Страна, в которой мы сейчас живем, – это закрытая книга. Это то, что ты видишь по телевизору, в научно-познавательных программах. Сандор говорит, что они сбивают меня с толку, эти самые программы, причем до такой степени, что, идя по Саффолк-лейн, я ожидаю встретить носорога, а корова, глядящая на меня поверх забора, олицетворяет для меня целое стадо топочущих бизонов.
«Рейлуэй-Армз», вот где мы сейчас живем, в центре маленького городка. Кто-то думает, что это рядом с вокзалом, но до него еще добрых полмили. Наверное, здесь когда-то и в самом деле был вокзал. Мы шли пешком, неся в руках наши пожитки. Сандор говорит, что выбрал эту гостиницу, потому что она не выглядит респектабельно – в жизни не слышал более забавного повода для выбора чего-то. Мы прошли мимо нескольких домов с вывесками, предлагавшими ночлег и завтрак, мимо бунгало с милыми садиками и отполированными до блеска дверными молотками из латуни. Сандор сказал, что такие обычно устанавливают в провинции, но их можно увидеть и в окраинных районах Лондона. Единственным признаком того, что в «Рейлуэй-Армз» сдаются комнаты, было объявление в окне бара с надписью: «Свободно». Не «Свободные места», а «Свободно», и, зайдя внутрь, мы обнаружили, что у них всего одна комната.
Было поздно, я проголодался. У Сандора были сигареты, они ему заменяли еду, поэтому я спустился вниз, в зал, и купил то, что у них было: два корнуолльских пирожка с мясом – только от нас до Корнуолла было далеко, как до луны, – два пакетика чипсов и сэндвич, который столько раз грели в микроволновке, что он совсем скукожился. Когда я вернулся наверх, Сандор лежал на кровати. Покрывало на кровати было из той же серии, что и в «Шепардз-Буш», таким же розовато-серым.
