– Что правда, то правда, – отзываюсь тихо.
Стоит мне представить ребенка, которой благодаря дорогостоящей операции, спонсируемой фондом, наконец смог увидеть лица родителей, как в носослезных каналах тотчас ощущается характерный зуд. В последнее время я жутко сентиментальна.
– Валерия Романовна, вы в порядке? – тревожится Валентина Андреевна. – Я вас расстроила?
– Нет, все хорошо, – стряхиваю меланхолию и пытаюсь улыбнуться. – Просто я нахожусь под большим впечатлением. Вы стольким людям помогаете, столько жизней делаете лучше.
– Это заслуга Анвара Эльдаровича. Деньги-то его, – улыбается она. – А мы просто подыскивает интересные проекты и стараемся грамотно распределять финансирование. Но я скажу вам откровенно, быть причастной к благому делу чертовски приятно.
Как обычно, я засиживаюсь в фонде до вечера. Домой возвращаюсь в шестом часу и застаю на кухне зареванную мать. В столь сложное время слезы – привычное дело, но сегодня она кажется особенно печальной.
– Что такое, мамуль? – спрашиваю я, обнимая ее сзади.
– Сегодня вообще ничего не смог съесть, – всхлипывает она. – Три ложки в рот, и через секунду все обратно. Мне так жалко его, Лер. Так жалко!
Кладу подбородок на ее подрагивающие плечи и глубоко вдыхаю родной аромат. Родительница пахнет детством, паровыми котлетами и немного духами.
– Держись, мам, – прошу негромко. – Я рядом.
Через пару минут она берет себя в руки. Кормит меня ужином, а затем просит подняться к Анвару Эльдаровичу. Дескать, он хотел меня видеть.
Пока иду в его комнату, чувствую, как сосет под ложечкой. От страха, волнения и неопределенности. Я ведь до сих пор не приняла решение относительно будущего. До сих пор не знаю, что ответить, если Анвар Эльдарович вдруг снова поднимет вопрос о наследстве.
Поздоровавшись с сиделкой, опускаюсь в кресло и тихонько подаю голос:
– Анвар Эльдарович, это Лера. Вы меня звали?
Первые мгновения мужчина никак не реагирует. Может, он уснул и не слышит? Однако спустя секунд десять его веки вздрагивают и тяжело приоткрываются.
– Лерочка, – хрипит он, давая понять, что узнал. – Ты была в моем фонде?
– Да, была, – заверяю с жаром. – Я каждый день туда хожу.
– Хорошо. Очень хорошо, – он снова закрывает глаза. – Не бросай его, Лера. Это лучшее, что я когда-либо делал.
К горлу опять подкатывает. Стискиваю зубы и держусь.
– Я… Я не брошу, – вырывается помимо воли. – Не брошу, Анвар Эльдарович.
Он молчит. Не выдает никаких эмоций, но я и без того знаю, что он услышал мои слова. И они принесли ему успокоение.
Вот и все.
Я пообещала.
Отныне пути назад нет.
– Лера, мне уже недолго осталось, – после паузы Анвар Эльдарович продолжает разговор. – Позови ко мне Тимура. Пусть приедет. Пожалуйста. Я не могу умереть, не повидав сына.
– Разумеется. Я сегодня же ему позвоню.
– Позови Тимура, моего мальчика… Пусть приедет…
– Конечно, Анвар Эльдарович. Я…
– Мой сын, Тимур. Позови его, ладно? Позови…
Вопросительно кошусь на сиделку, но она лишь пожимает плечами. Мол, не обращай внимания, такое бывает.
– Я позову, – слегка повышаю голос и осторожно сжимаю ладонь Анвара Эльдаровича. – Тимур скоро приедет. Он приедет, слышите? Совсем скоро.
– Хорошо, – в голосе больного слышится облегчение. – Позови его, Лерочка. Пусть поторопится…
Из спальни Анвара Эльдаровича выхожу опустошенная до предела. Выпотрошенная, словно рыба на разделочной доске. Переносить собственную боль – мучительно. Наблюдать за болью близких – немногим легче.
