Моя свекровь зациклилась на её разводе, не замечая теперь вокруг ничего другого.
— Всему есть предел, — говорю, стараясь держать голос ровным, хотя внутри всё кипит. — Не будет Мирон платить за вашу дочь в следующем месяце.
Мои слова звучат резко, почти грубо, но я не могу иначе. Устала от этих разговоров, от этих намёков, от этого давления. Устала от того, что наша жизнь постоянно крутится вокруг проблем Риммы.
Татьяна Алексеевна смотрит на меня, и её лицо меняется. Ласковость исчезает, уступая место очередному холодному нескрываемому разочарованию.
— Оля, я не ожидала от тебя такого, — говорит, и её голос звучит как укор. — Мы же семья. Мы должны поддерживать друг друга.
— Семья — это не значит, что мы должны решать бесконечно все проблемы за других. У нас свои заботы и планы. Почему это не учитывается?!
Она молчит, но её взгляд говорит больше, чем слова. В нём читается обида, разочарование, даже что-то вроде презрения.
Но я не отвожу глаз и не собираюсь сдаваться. Не собираюсь позволять ей манипулировать мной или Мироном.
— Я не хочу ссориться, Оленька! Ну ладно, хорошо... — вздыхает. — Давай спросим Мирона, чтобы не конфликтовать. Пусть он решит.
— А если он скажет нет, вы скажите об этом своей дочери и прекратите настаивать? — я тоже всё-таки не хочу ссориться.
— Да, скажу, — кивает обречённо. — Но мне так хочется верить, что всё это временно. Всё наладится. Садись ужинать. Я приготовила твою любимую лазанью, — подталкивает меня на кухню.
Всматриваюсь в её лицо и не понимаю, она реально такая… непосредственная или просто прикидывается?
Хочется верить, что её такая ... открытость, неконфликтность, уступчивость — это всё её настоящие качества, а не притворные.
— Не стоило утруждаться. Я не хочу кушать.
— Я ещё пирогов напекла! Как ты любишь! С мясом и с ягодками, — протягивает мне тарелку и ждёт, когда возьму один. — Мне нетрудно, Оленька! Так одиноко целыми днями одной…
— Можно больше проводить время с детьми дочери…
«Может, понравится и совсем переедешь к ней» — заканчиваю мысль, но вслух не говорю.
— Нет, я с ними не справляюсь, — отрицательно крутит головой. — Устаю от их драк и криков. Куда мне?! Там дурдом! Девочка моя, — неожиданно берёт меня за руку и накрывает мою руку своей ладошкой. — Я здесь немного… обидела тебя вчера. Признаю. Но я ничего плохого не имела в виду, — смотрит взглядом побитой собаки. — Давай не будем ссориться, а?
Молчит несколько минут, а потом неожиданно заявляет дальше:
— А то получается, с одной невесткой не ужилась, со второй вдруг начали отношения портиться… С Мироном ссориться, если начнёте, свекровка виноватой останется. Зачем? Что нам делить? Мирон любит нас обеих, но разной любовью. Я это понимаю! Денег хватает, дом полная чаша. Вот посмотри на мою дочку, сколько у неё проблем! — опять возвращается к Римме. — А у вас? Ну всё же неплохо, правда? Конфетки вот эти съешь, раз лазанью не хочешь и пироги. Очень рекомендую!
— Татьяна Алексеевна, — увожу в тему, которая волнует меня. Грубить не хочу, но она всё чаще нарывается на грубость. — Пожалуйста, не убеждайте свою дочь, что мы будем платить за неё каждый месяц ипотеку. Нам самим нужны деньги. Вы же должны это понимать.
— Зачем? Куда вам их тратить? У вас прекрасный дом, хороший ремонт, у каждого по машине. У тебя великолепная работа, Мирон сам себе начальник. Шубы, платья, сумочки. Что только сын мой тебе не купил. Зачем ещё-то? Детей у вас нет, — продолжает перечислять, не стесняясь, — деньги особо тратить некуда.
