Видят лики, Тьяне пригодилась бы такая способность, но она знала: цветок дарит вовсе не любовь, а спутанность сознания, галлюцинации и нередко смерть.
Щелкнув застежкой, она повесила сумку на тот же кроватный столбик: вроде на виду, но в глаза не бросается. Вечером, когда они с Медовичем (что ж ему надо?) отправятся в город, она избавится от последних улик. Отдавать сумочку в мастерскую Тьяна, конечно, не собиралась. Лучше утопить в глубине залива, подальше от берега, или бросить в костер какого-нибудь бродяги под мостом. Мару, может, и доверяет швеям из «Однажды и навсегда», но Тьяна – нет.
Тщательно смыв кровь с перламутрового флакона, она переложила его в другую сумку – вторую и последнюю, с обтрепанными краями и штопаной подкладкой. Туда же отправились очищенные шпильки и зеркальце. Пузырек с «Кровобегом», после опустошения и промывки, наполнился золотистым маслом душицы. Оглядевшись, Тьяна выдохнула: на этом все.
Сполоснув раковину и поплескав водой в лицо, она взглянула на часы. До первого занятия оставалось всего ничего. Интересно, не отменяет ли учебу из-за гибели Вэла и незнакомой девушки? Внутри, заглушая робкий шепоток совести и сострадания, зазвенело желание: сесть на скамью, разложить перед собой пустые листы, слушать, запоминать и записывать. Впитывать знания. Отравляться тайнами. Хцорвету зарин, аль окхелова. Хоть бы мастера в Старике оказались не настолько жалостливы и участливы к студентам, чтобы отменять занятия из-за смерти двоих ядовщиков.
Сменив форму и пришпилив шляпку-таблетку, Тьяна оглядела себя с ног до головы в зеркале, прикрепленном изнутри к дверце шкафа. Вид – приличный, опрятный, а большего и не надо. Легкие следы утомления на лице тоже не портили картину: тени под глазами – естественные спутники студента, на каком бы круге он ни учился.
Тем временем, Погреб пробуждался. Из коридора доносился шум суеты: скрипели дверные петли, отбивали дробь шаги, насвистывались песенки. Перекинув через плечо ремень портфеля, а следом – сумки, Тьяна глубоко вдохнула и вышла из комнаты.
Вот и он – ее первый день в Старике. По-настоящему первый, не как вчера. Мимо, расплескивая кофе из чашки и ругаясь на чем свет стоит, пробежал всклокоченный коротышка-блондин. Окинув Тьяну рыбьим взглядом, к лестнице проскользила медноволосая эраклейка – все они ходили так, словно стояли в плывущей лодке, а не передвигали ногами. Тьяна подумала, что неплохо бы встретить Еникая, но он не попался на глаза, а стучаться к нему она посчитала неуместным.
Ветер, свежий и прозрачный, подходил новому дню, точно кисея невесте. Шуршала листва, и в этом звуке Тьяне чудилось что-то праздничное. Прижимая к боку портфель и сумку, она уверенно шла вперед. Волнения почти не было – по крайней мере, не больше, чем у обычной первокружницы. Тьяна ощущала: маска сейчас сидела крепко, приклеенная усталостью и, главное, чувством ответственности. Ответственности за себя-прошлую, так мечтавшую учиться здесь.
Всего несколько занятий, каких-то пять-шесть часов – она не так много просит у собственной головы, вечно забитой «Любомором». Вот же он, Старик. Она в Старике! Никто и ничто не отнимет у нее этот день. Ничто и никто не заткнет уши, не завяжет глаза. Сейчас она жива и даже не сидит в тюрьме за убийство, которого не совершала, так почему бы не заняться мистерианским? Хцорвету зарин
