Читать онлайн Рустам Хайруллин - Любовь Айсылу

1.

В ущелье Уральского Камня эхо разносит глухие удары топора. Молодой башкир уверенными размашистыми движениями срубил на жердь толщиною с руку ольху, растущую на склоне горы, заросшем урманом (лесом). Крупная щепа с красными окровавленными краями отлетела и, упав в пронзительные воды Шиде, поплыла, увлекаемая бегущей речкой из ущелья в расцветшую яркими цветами весны долину. Щепа, оплывая в стремительном потоке горной речки перекаты и сваленные деревья и кружась в водоворотах, образовавшихся на поворотах, вместе с бурлящей водой выплыла на равнину. Усмиряя свой бег в раздавшихся в стороны затравеневших берегах Шиде уже не была такой бурной, как в узком ущелье. Потому-то щепка запуталась между веток и мусора, собравшегося среди подтопленных весенним половодьем кустов ив.

По берегам Шиде стоят вековые осины-усактар, свесив ветки с набухшими пушистыми семенами – серёжками. Светло-зелёные листочки, ещё в маслянистой клейкости, только-только покрыли пробуждающиеся от зимнего сна деревья. Толстые, в три обхвата, стволы, покрытые испещрёнными глубокими трещинами, как морщинами, сбросив сонливость, приободрившись, задышали ещё одной, выпавшей на их долгий век, весной. Деревья размашистыми ветками-ручищами пытались обхватить бескрайнюю красоту, расположившуюся ниже по течению, тихо шелестя молодой листвой.

Через несколько месяцев резкий ветер-бродяга, вырвавшийся из ущелья на просторы долины, встряхнул ветки-руки осин, увлекая за собой падающие несмышлёные коробочки, в которых превратились сестрёнки-серёжки, и умчался на перегонки со своими лихими братьями навстречу позеленевшим просторам.

Одна из сестёр, оглядываясь на прощальный взмах веткой и дрожащие платочки-листочки материнского дерева, неуверенно взлетая и паря под порывы гуляки-ветра, парашютиком опускалась к воде. Сколько сестриц оказывались в брюхе голодных рыб, хватающих без разбору всё, падающее в речку? Не сосчитать! Неужели и ей суждено закончить своё короткое мгновение жизни, как и им? Вот уже совсем близка помутневшая от дождей в горах, обычно прозрачная, громкая на камнях вода… Ещё совсем немного до равнодушной быстрины в надежде на дружественный порыв ветра… Последний в предсмертной агонии прыжок вверх… Вдруг откуда ни возьмись, поборовшая в стремительных водах течение и не утопшая в водоворотах, вырвавшаяся на волю из ивового плена краснощёкая ольховая щепа в последний момент, как плотик, подхватывает потерявшую всякую надежду коробочку осины.

Щепу, уносимую потоком, вновь закружило и завертело.

Но вот небольшая заводь, куда занесло путешественниц. Ольховый плотик после нескольких кружений в заливчике прибило к каменистому берегу. Ещё несколько раз недовольные волны пытались скинуть плотик в воду. Потом река потеряла интерес к спасённым. Через дня два вода и вовсе спала.

Коробочка, наслаждаясь теплу и солнцу, просохла. Лёгкий ветерок подхватил её и, перекатывая, поднял выше по берегу. В одном таком качении семечко забилось в ямку в земле, которая образовалась после сдвига почвы, промытой снизу водой. В этой пещерке было тепло, и влаги от утренних туманов хватало, чтобы осинка, с удовольствием выпустила мельчайшие корешки в чёрную плодородную землю.

В это время на берегу реки, делавшей крутой поворот, сидел юноша, опустив свой взгляд на прозрачнейшую очистившуюся воду маленькой заводи. Малыши-мальки стайкой тыкались в камешки, кружась в ней, шарахаясь от любой тени или движения на берегу. Печальный джигит бессмысленно следил за беспечным танцем мальков. Ещё совсем недавно его глаза горели безудержным светом любви к черноволосой красавице с миндалевидными очами, сверкающими из-под длинных ресниц. Но девушку, которую не смущали более светлые, чем смуглая кожа, пятна на лице и руках Фархата, сосватал у родителей сын богатого бая. Опечаленный юноша ничего не мог противопоставить дорогому калыму. И потому, сбежав с родных краёв, долго блуждал по Степи, ища успокоения. Не найдя ответа в чужих долинах, вернулся туда, где был счастлив – на тот берег, где повстречались влюблённые.

Рядом с поникшим Фархатом на поляне пасся его гнедой жеребец с белой звездой во лбу. С Утом (Огнём) они проскакали не одну сотню вёрст по ковыльно-седым и алло-маковым степям, и не одну тёмную ночь скоротали у костра под звёздным небом. Замерзали в снежных метелях и переплывали, держась друг за друга, через широкие реки. Казалось, что Ут понимал друга с полуслова, полувзгляда и готов был в любую секунду умчать Фархата, не щадя себя, соревнуясь только с ветром.

В тени нависшего земляного грота, повисшего над рекой и державшегося корнями деревьев, чутко дремал огромный лохматый серый полупёс-полуволк. Локман (Защитник), приоткрывая левый глаз, спрятавшийся под кустистой бровью, поглядывал на хозяина.

Этот пёс прибился к людям, спасая маленького Фархата от своих собратьев, внезапно появившихся стаей на тропинке в лесу, по которой мальчик с отцом спускались после проверки силков, расставленных на Аркеялане (Верхней поляне). В охотничьих угодьях, расположенных на поляне, растянувшейся по одной из Уральских гряд, богато водился пушной зверь и разнообразная дичь. Отец немного отстал от сына, резво спускающегося после удачного дня в аул, когда с десяток серых волков, рыча, выскочили из заснеженного ельника.

Старый вожак в седеющей шкуре, потянув носом морозный воздух и не почуяв взрослого человека, приблизился к мальчугану. Фархатик, онемевший от страха и неожиданности, не мог ни шевельнутся, ни крикнуть. Неожиданно, лая на старшего, из леса выскочил молодой лохматый пёс. Встав между мальчиком и вожаком, он склонил, грозно рыча, оскалившуюся морду. Вставший дыбом загривок не оставлял ни малейшего повода усомниться в решимости пса отстоять маленького человечка. Старый волк остановился ошеломлённый поступком молодого собрата. Но положение в стае и голод выгнавший их из дремучего леса поближе к аулам, пахнущим дымом, в поисках пропитания, требовали от него разодрать мальчишку.

Глухой звук выстрела и эхо, разносимое его по склону охладили звериный азарт волков. Стая, поджав хвосты, врассыпную бросилась под спасительную защиту урмана. И только огромный лохматый полупёс-полуволк, предавший своих братьев по крови, остался стоять на тропинке. Настало время заступиться за нового друга перед подбежавшим, тяжело дыша, отцом, Фархату. Он, закрыв собой пса, закрыл ладонью дуло берданки: «Атай (отец), он спас меня от стаи, – вскричал мальчик. – Не стреляй!»…

Вот и сейчас Локман вполглаза следил через маленький залив, разделяющий их, за сидящем напротив на травке хозяином, и незаметный в тени, прислушивался к окружающему миру.

Из зашуршавших кустов на берег вышел, опираясь на посох, старик в тяжёлом рубище. Длинная седая борода и волосы до плеч, пронизывающие серые глаза оборванца, весь его вид сильно отличался от богатого посоха из красного дерева с набалдашником в виде оскалившейся головы какой-то неизвестной Фархату кошки.

– Всё печалишься? – мягкий бархатный голос незнакомца, обратившегося к юноше как к старому приятелю, ещё больше отличался от нищенского вида и холодного взгляда, вышедшего из леса.

Локман выскочил из-под берега и, неистово лая, удивляясь, что не почуял приближение старика с орлиным носом, ощетинился, принял враждебную позу: опустил голову, расставил лапы и был готов для прыжка.

Вышедший, не испугавшись внезапному появлению пса и не обращая на него внимания, подошёл к его хозяину.

Пёс впервые в своей жизни почуявший испуг и смятение, переходил то от лая в вой, то от визга в рычание. Но не смея подойти, как будто бы упираясь в невидимую стену страха, бегал по берегу. Видно было, что долг и дружба требуют подойти ближе к хозяину, но животный ужас отбрасывал его.

– Присяду? – расстелив своё длиннополое с длинными рукавами рубище на траву возле юноши, старик, не дожидаясь ответа сел. Под верхним халатом у незнакомца была такая же рубаха с порывами и большим вырезом, в которые виднелось худое, давно не мытое тело с выпирающими рёбрами. Тяжёлый гниющий смрад доносился от подсевшего. И только большой перстень в виде змеи с глазками из зелёных самоцветов, обвивающих огромный рубиновый камень, стал отчётливо виден. Перстень был такой красоты и величины, что невольно завораживал взгляд. Старец, потирая колени вздохнул. – Ох, ноги мои, ноги.

– Хаумыхыгыд (здравствуйте), – Фархат опешив, наблюдал за подошедшим. – Бабай (дядя), откуда тебе известно о моей печали?

– Давно живу, – ушёл от прямого ответа седой собеседник. – Если молодой джигит сидит, склонив голову, не скачет, радуясь погожему дню, значит, горько ему. Значит, грусть-печаль закралась в его сердце. И вопросы кружат в буйной головушке? О справедливости мира и безнаказанности смертных, возомнивших себя богами на земле.

– Бабай, – в недоумении оглядываясь на не находящего себе места пса, юноша, которому пошла девятнадцатая весна, спросил у сидящего чуть ниже по склону берега старца, – ты долго прожил, но откуда тебе знать про всю справедливость на свете? Или ты всё уже познал? И поэтому можешь поучать первого попавшегося тебе на пути?

– Не всё. Но поболее твоего. Это уж точно. Но поговорив, мы с тобой, может, найдём, то что ты ищешь? – под прерывающийся осторожный вой Локмана, таинственный незнакомец взглянул исподлобья, повернув голову к Фархату.

– О нет. Я не нуждаюсь в проповедях. С рождения муллалар (муллы) вдалбливали в меня послушание и кротость к происходящему. «Всё по воле Аллаха», – говорили они. И что нам надо принять свою судьбу. А я год пытался смириться, но так и не смог. Так что не надо…

– А я и не говорю тебе – смирись. Выкради свою любимую.

– Как это? А никах (обручение), который был прочитан? А стыд и неуважение, которые падут на меня, её и наших родителей? А дитя, рождённое от сына бая?

– Эх… Не любишь ты свою черноокую… Не рассуждал бы… – незнакомец прищурил глаза и будто бы прожог до самого сердца.

Мурашки пробежали по спине юноши. Отпрянув назад, Фархат оглянулся на лающего, бегающего по камням, обнажившимся после отхода воды в своё русло, друга Локмана.

– Да кто ты такой, чтобы учить меня, не зная, что сердце у меня обрывается, когда я вспоминаю её, и кулаки сжимаются в бессилии на байского сына?

– Я-то? – улыбка поползла по сморщенному забронзовевшему от загара лицу прохожего. – Я тот, кто поможет тебе разобраться в твоих страстях. Ведь ты за год познал муки и несправедливость, окружающую честных людей, и алчность с беззаконием мулл, баев и их семей. Мир же поддерживает только сильных, безжалостных и наглых. Вот вспомни, как повела себя медведица три весны ранее, которую ты увидел на опушке леса? Ведь не было у неё жалости даже к своему детёнышу? Так почему ты думаешь, что твоя суженная будет горевать о своём ребёнке, рождённом от нелюбимого? Это отца его забота теперь перед всеми, кем он станет и как проживет свою жизнь, а не матери…

Фархат вспомнил, как, пробираясь три года назад по лесу в поисках дичи, наткнулся на полянку в лесу, заросшую душистой травой. Два маленьких медвежонка вылезли на солнечную лужайку. Охотник, понимая, что рядом обязательно есть их мать, притаился за деревьями с подветренной стороны.

Один из медвежат резвился на полянке, а второй, более крупный, никак не мог понять куда он вышел и, сделав два шага качающейся походкой, возвращался. Повернувшись в другую сторону, где пыхтел его братишка, он, опять сделав несколько неуверенных шагов, пятился назад.