– Что ж, приглашайте вашу даму в кабинет.
Маша вошла, отчего-то оробев, что вовсе для неё не свойственно. В больнице ей стало не по себе.
– Ну-ка, ну-ка, Машенька, раздевайтесь и присаживайтесь ко мне поближе, будем с вами разбираться.
Тимофей тоже было присел на свободный стул, но профессор, взглянув на него поверх очков, строго сказал:
– А вы, батенька, извольте подождать за дверью, коль статус ещё не определён, делать вам пока здесь нечего, – и улыбнулся, давая понять, что суровость эта нарочитая, напускная.
Возражения исключены, об этом Тимофей был предупреждён друзьями, рекомендовавшими ему Рабухина как самого выдающегося на сегодняшний день в стране пульмонолога. Пришлось отправиться в коридор. Ждать пришлось долго.
Тем временем Маша прошла за ширму, разделась и робко села на стул, стыдливо прикрываясь руками.
– А вот стесняться не надо. Я должен вас видеть такой, какая вы есть.
Маша опустила руки и теперь не знала, куда их девать.
– Нуте-с, нуте-с, сначала несколько вопросов.
Беседуя с Машей, профессор подробно расспрашивал её о том, как она живёт, каковы квартирные условия, как питается, чем болела в детстве. Потом, приложив стетоскоп – металлический кругляш стетоскопа оказался холодным, и это было неприятно, – выслушал её со стороны груди, попросил повернуться, выслушал со спины. Хрипы в груди были слышны совершенно ясно и сомнений в их происхождении не вызвали.
– Покашляйте, Маша, – распорядился профессор.
Маша покашляла. Кашель был сухой, тяжёлый. И опять профессор задавал вопросы: каков аппетит, не нарушен ли сон, насколько быстро утомляется, не слишком ли возбудима. И только отвечая на вопросы профессора, Маша по-настоящему осознала, что она больна. Прощупывая её, Александр Ефимович обнаружил характерное увеличение шейных, подчелюстных и подмышечных лимфоузлов. Потом он повёл её в рентген-кабинет – Тимофей поднялся было им навстречу, но профессор жестом показал, что придётся ещё поскучать, ожидая.
Ни на кого не полагаясь, Рабухин сам рассмотрел её лёгкие и сделал необходимые снимки. На них чётко обозначились увеличенные внутригрудные лимфатические узлы. Возвратившись из рентген-кабинета, распорядился:
– Теперь вы меняетесь местами: Машенька ждёт в коридоре, а вы, батенька, заходите. Присаживайтесь, – предложил профессор, – разговор будет серьёзный.
– Что? Всё так плохо?
– Хуже не бывает. У Маши самый настоящий, причём запущенный, туберкулёз. Тут даже речи не может идти о том, чтобы лечиться в домашних условиях. Только больница, – строго сказал профессор.
– Как же так? – не сразу понял Тимофей то, о чём говорит ему профессор.
– Вот что, Тимофей Егорыч, мы с вами мужчины и потому можем беседовать прямо, без экивоков. Я не буду говорить вам бесполезных утешительных слов, а как можно проще расскажу, что происходит с Машей и какие шаги необходимо предпринять не-за-медли-тельно! А вы доверьтесь моему опыту, иначе у нас с вами ничего не получится.
– Профессор, я готов выслушать самую жестокую правду.
– Вот и слушайте.
И Рабухин рассказал, что, по всем признакам, туберкулёзом Маша переболела в детстве, но это осталось незамеченным, видимо, приняли за воспаление лёгких. Так бывает. Со временем на месте оседания микробактерий туберкулёза образовались очаги воспаления, которые в своём развитии подвергаются распаду, образуя в лёгких каверны. При благоприятных условиях может наблюдаться процесс заживления, рассасывания воспалительных изменений и даже рубцевания. Но в нашем случае мы этого не наблюдаем. У Маши возник так называемый вторичный туберкулёз.
