Шмуль задыхался. Браха, в слезах, молилась. Всё, что оставалось – её вера.
Глава 4. Сквозь завесу страданий
Сквозь пелену отчаяния, которая обволакивала жизнь Шмуля, казалось, что спасения нет. Все вокруг уже давно вынесли вердикт – ему не выбраться. Они ошибались.
Она пришла в его жизнь, как вспышка света в кромешной тьме. Прекрасная, словно видение, которого не ждал, но которое стало моим спасением. Её прикосновения были теплее солнечного света, её улыбка – оружием, способным сокрушить любые преграды. Её глаза – отражение самой жизни, полной надежды и сил. А её голос… Райский, гипнотизирующий, он проникал в самое сердце, заставляя его биться вновь. Он не имел шансов не влюбиться.
Блок смерти в концлагере «Mauthausen-Gusen»
Измученное и искаженное страданиями лицо Шмуля отображает всю бездонную глубину его переживаний. Каждый шрам, каждая морщинка – кричащие свидетельства о пройденных пытках и ада, который он преданно носил в своем сознании как невидимый груз. После удушения он приходил в себя, жадно вдыхая воздух, словно стремился вырваться из тисков смертоносной тьмы, которая опутывала его.
– Я вспомню… – с хрипом издаётся стон, а в нём наполненная отчаянием и тоской прострация, будто он пытается ухватиться за ускользающую реальность, которая, словно сухой песок, просачивающийся через его истерзанные пальцы.
Тенистый силуэт офицера с холодным блеском в глазах, как будто бесконечно маячит перед ним, губы поджаты с жестокостью, как стальные двери, готовые запереть его навеки. Он наблюдает за состоянием Шмуля, и в его тяжелом и наполненном угрозой голосе звучит твёрдая уверенность:
– Ты всё скажешь, еврей!
Эти слова впивались в сознание Шмуля, как раскаленные иглы. Ему казалось, что смерть – это не конец, а лишь переход в иной круг ада.
– Повторить! – скомандовал офицер, и жестокая реальность обрушивается на Шмуля, заставляя его замереть в страшном ожидании.
Зловещая мелодия диктует свой ритм, и он вновь оказывается в удушающем плену, который сжимает его горло, как злодейская симфония, исполняемая в унисон с его муками.
– Я вспомню… – снова хрипит он, его слова едва слышны, словно исходящие из далекого закоулка ада, где нет спасения и надежды.
Палата госпиталя в городе Линц, Австрия
Сидя у кровати Шмуля, Браха причитает с отчаянием, полным любви и надежды.
– Милый, не уходи! Слышишь? Держись!
В её голосе слышна дрожь, и в тоже время в нем стальной звон. Она схватила его за руку – тонкую, как осенний лист, и в этот момент весь мир вокруг них сжимается до размеров её испуганного сердца.
Внутренняя тревога нарастает, как сгущаются тучи перед бурей, но в глубине души Браха ощущает, что именно сейчас он должен бороться, как и все, кто когда-либо сражался за жизнь. Что-то невидимое соединило их в этот момент. Не прикосновение, не слова – будто сердца вспомнили друг друга, прежде чем сознание успело это осознать. Она забывает о собственных страхах, о трясущихся руках, о безжалостном тиканье времени. Все её мысли концентрируются на этом единственном моменте.
– Ну, миленький… Ну, пожалуйста…
Она не собиралась отпускать его. Не сейчас, не здесь.
В её взгляде что-то большее, чем любовь. Это борьба. Борьба за него. Её руки, дрожащие, но упорные, сжимают его тонкие пальцы.
– Я с тобой, – буквально шепчет она, как будто её слова могут сплести ту арку света, которая вернёт Шмуля к жизни. Словно эти слова излучали тепло, которого недоставало в его холодном существовании.
