я, довольно-таки эмоциональный человек (пусть не всегда эти эмоции видят окружающие, но они есть!) так спокойно иду на собственную смерть.
Без переживаний.
Без слёз.
Без попыток объяснить, что магиня солгала.
Ведь можно привести какие-то разумные доводы.
Наконец, рассказать правду! Частично, конечно, чтобы не подвергать опасности оборотней…
Уже на подходе к базарной площади меня осенило — любовница Ада! Она же обещала колдануть, вот и колданула.
— Эй, ты слышишь?
Оказывается, охотник уже некоторое время пытался достучаться до моего сознания. Хотела ответить — не получилось. Даже рот не открылся. Сконцентрировавшись, постаралась взглядом передать протест, но мои жалкие потуги возымели обратный эффект. Мужчина отшатнулся от меня, как от прокажённой.
— Господин маг всё верно сказали — ты очень больна! А я ещё хотел оставить тебя в живых, глупец.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, охотник завёл нас в заросли кустарника, в изобилии растущего у входа на базар, и навис надо мной грозной тучей.
— Побудешь здесь, пока я согласую со стражей способ казни. Сбегать не советую — Палач догонит. Убивать не станет, а вот поранит знатно. Так что лучше не дёргайся.
И, оставив меня в компании собаки, ушёл.
Я, как послушная марионетка, как вкопанная стояла на том месте, где меня оставили, меланхолично раздумывая, о каком способе казни договорится Арес. Ждать пришлось долго — солнце, которое стояло высоко в зените, когда мы вышли из замка магини, перекочевало по небосклону далеко за половину дня…
Наконец, Палач поприветствовал вернувшегося хозяина басистым лаем.
— Ну что, идём, оборотница. Всё готово. Ты приговорена к сожжению на костре.
Нда-а… В колдовстве магини нашёлся огромный жирный плюс — я почти ничего не почувствовала, услышав эти страшные слова…
На этот раз базар чуть ли не под завязку был заполнен громогласно галдящей толпой. Люди толкались у торговых палаток, скупая горячительные напитки и булочки с колбасками на закуску. Очевидно, не все были готовы наблюдать за сожжением живого человека на трезвую голову.
Чуть ли не в самом центре площади, на помосте, возвышающемся над землёй на высоту не больше одного метра, разместился устрашающего вида жертвенный столб, под которым лежала груда сухого хвороста.
Когда они успели так тщательно подготовиться? Или я просто не заметила эшафота, пока гуляла по базару, выбирая одежду для оборотней и скупая вкусности в дорогу?
Увидев приговорённую к смерти, толпа, собравшаяся на площади, возбуждённо загудела.
— Удивлён твоему спокойствию, — охотник то и дело изумлённо посматривал на меня, в полном безразличии бредущую к эшафоту.
Люди с интересом таращились на «оборотницу». Бабы охали и ахали, тыкали пальцами в «срам» — оголённые по колено ноги, — а мужики и вовсе грязно ругались, не забывая оглаживать колени похабными взглядами. Но расступались без возражений, пропуская нашу троицу к месту казни.
Охотник передал меня неряшливому дядьке, от которого несло потом и ещё чем-то на редкость противным. Этот дядька как безголосую и безвольную чурку поставил меня к столбу, завёл руки за спину и крепко стянул запястья верёвками, приговаривая:
— Так тебе, оборотница, чтоб всё ваше племя живмя сгорело, не будете людям зла доставлять.
Я почти ничего не видела. Отдавшись на волю судьбе, смотрела сквозь мутно колышущуюся перед глазами толпу куда-то вдаль.
