Когда она пришла домой, то увидела в прихожей чемодан и дорожную сумку. С ней Егор ездил в редкие командировки. Раздалось демонстративное покашливание из кухни.
– Надежда, я уже жду тебя! – крикнул учительским тоном муж.
Он сидел за столом – трезвый, прямой, в офисном костюме. Брови – сдвинуты, взгляд – пронзительный и обличающий.
«Наверное, так он взирает на мальчишек-менеджеров», – подумала Надя, присаживаясь на краешек табурета.
– А где Маша?
– Я отправил ее к подруге. Нечего вовлекать ребенка в эту грязь. Нам же все вопросы нужно решить цивилизованно и честно, – заявил Егор.
Надя почувствовала себя участницей партийного собрания, на котором будут разбирать аморальное поведение несознательного члена.
– Егор, я хочу тебе сказать, что семья для меня – все! Ты и Маша. Остальное – ерунда!
Муж страдальчески вздохнул.
– Не верю, Надь. Не верю… Я, конечно, не готов винить во всем только тебя. – Муж снова вздохнул, и Надя ясно различила укоризну: «Именно ты и виновата, нескладеха». – Наверное, мужем я был не идеальным, но… каким уж был. Мне-то не нужно, надеюсь, доказывать, что вы для меня были всем. Но, видно, моя мама с самого начала была права. Мы – не пара. У нас совершенно разное воспитание и ценности. Тебе хочется красивой разгульной жизни. А мне… мне покоя и надежности. Потому я принял решение…
– Подожди, Егор! – вскочила Надя. – Что за красивая жизнь, какие решения?! О чем ты?
Бессонов поднял руку, будто загораживаясь от назойливых и никчемных слов жены.
– Не нужно оправданий и бесполезных объяснений. Еще истерики мне тут не хватало. Посмотри, как я, рогоносец несчастный, держусь! Ни слова упрека! – Глаза Егора вспыхнули яростью.
– Но все не так! Это какой-то морок, нелепица!
– Вот уж мистические тонкости – точно не по мне. С этим – к своей маман! – указал рукой на дверь Егор. – Меня же оставь в покое. Я давно стал для тебя чужим человеком. Впрочем, и сам отдалился, не получая поддержки и внимания в ответ.
Егор встал и начал мерить шагами кухню. В минуты волнения он всегда ходил и вскидывал руки, чтобы провести ими по волосам.
– Ты вспомни, каким я был?! Лидер, победитель. Но с такой женой трудно держать планку. Ты посмотри на себя, Надя!
– Мне казалось, что тебя устраивает мой «уютный домашний вид». Ты сто раз мне это говорил! Да, я жена и мать, и это – главное. Так, во всяком случае, я считала до этой минуты. А эта глупая история со стоматологом…
– Оставь, Надя! Вот уж эти мерзкие откровения оставь! Мне вполне достаточно твоих виноватых бегающих глаз. Разойдемся спокойно и без скандалов.
Надя вдруг зарыдала и кинулась перед мужем на колени.
– Ну прости меня за все, Егорушка! Я сама виновата, сама! Распустилась, позволила… Ну, хочешь, буду пить с тобой пиво каждый вечер?! Давай обсудим заразу Ухтомского, который тебя подсидел. Ну… я не знаю, давай я устроюсь к вам в салон. Хоть уборщицей! Буду за всеми приглядывать, все для тебя вынюхивать…
Надя ползала на коленях за мужем, который отворачивался от нее, брезгливо морщась.
– Замолчи! Даже сейчас ты несешь околесицу и унижаешь меня, – наконец выпалил он.
И тут Надя замерла. Она почувствовала такую боль от несправедливости происходящего, такую тяжесть от навалившегося груза бессмысленных, отданных этому безжалостному слабаку лет, что, с трудом поднявшись, еле слышно произнесла:
– Ты пожалеешь обо всем. Пожалеешь о том, что не хранил и не ценил. Но будет поздно.
