— А как, по-твоему, я должен снять катетер с тебя, не смотря туда, где он находится?
Пожимаю плечами.
— Не знаю… Глаза закрыть.
— Так, все, Ляля. Или я делаю, или терпишь до утра.
Сглатываю. Перспектива мучиться и лежать до самого утра с этой трубкой между ног меня совсем не привлекает.
— Хорошо! Делайте вы. Пожалуйста. Я не вытерплю до утра.
Слышу шумное дыхание, после чего Кирилл Александрович подходит к раковине в углу палаты и тщательно вымывает руки с мылом. После промакивает их бумажным полотенцем, достает из медицинского шкафчика стерильные перчатки, надевает их и идет прямо ко мне.
Замираю. Что-то мне уже страшно.
— Одеяло убери.
Закусываю губу, но слушаюсь. Боль уже просто на грани.
Медленно тянусь к одеялу и откидываю его, зажмуриваясь.
Боже, как мне стыдно! Кажется, даже дышать перестаю. Я же голая там. Совсем голая перед этим взрослым мужчиной.
Ну и что, что он врач! Он также и мужчина. Взрослый мужчина, от которого у меня почему-то сильно учащается дыхание.
Вздрагиваю, когда Кирилл Александрович подходит очень близко и прикасается к моему бедру. Не больно. Буквально двумя пальцами в перчатках.
— Ножки шире немного. Не напрягай живот.
Преодолевая просто вселенское уже смущение, делаю, как он говорит.
Вскоре по телу проходит разряд оголенного тока, когда я чувствую, как к нежным складочкам промежности прикасаются умелые руки врача в перчатках. Что он делает, что…
— А-ай! Больно. Больно! – громко вскрикиваю, когда ощущаю, как анестезиолог одним махом вытащил мочевой катетер из меня. Сразу же замечаю, что болеть там стало меньше. Сглатываю. Смотрю на врача, жадно хватая ртом воздух.
— Чего ты кричишь? Не больно ведь. Страху было больше.
Доктор выбрасывает катетер и снимает перчатки, а я быстро натягиваю одеяло, чувствуя, что щеки уже просто горят огнем.
Странно, почему я так реагирую не него… Он же врач. И наверняка ему вообще было все равно, что он ко мне прикоснулся.
— Жечь еще может немного, но болеть уже не будет.
— Спасибо… Вы могли не делать этого.
— Чтобы ты мне на всю реанимацию кричала от боли? Нет уж.
Сухо и холодно.
Поджимаю губы. Понятно теперь, зачем он сделал это. Чтобы я не тревожила других больных своими криками.
— Кирилл Александрович, спросить можно?
— Смотря что.
Он смотрит на меня строго, и я невольно сильнее натягиваю одеяло, стараясь защититься от пристального взгляда врача.
— Геннадий Петрович говорил, что я на операционном столе болтала. Я ведь ничего такого не сказала там? Мне почему-то кажется, я говорила что попало, даже… в любви вам там призналась.
Невинно хлопаю глазками. Ну а что? В адекватном состоянии я могла такое сказать только под действием сильных препаратов и уж точно не при первой встрече с мужчиной.
Я вообще не влюбчива. Ну, по крайней мере, до сих пор не влюблялась ни в кого.
Врач смотрит на меня, и после я впервые вижу, как он улыбается. Мамочки мои.
Боже, какой он… красивый! Лучезарная улыбка просто. Такая, от которой колени бы подогнулись, если бы я сейчас стояла перед ним.
— Тебе не кажется.
Сердце пропускает пару ударов. Что я наделала?!
— Простите, я не…
— Все нормально. Ты была под препаратами. Мне пациенты и не такое на операционном столе выкладывают. Один как-то номер карты продиктовал. Не бери в голову, малышка.
Обнимаю себя руками. Почему-то мне теперь еще более неловко перед ним.
“Малышка”. Произносит так, словно я ребенок. А я не ребенок! Мне восемнадцать, вообще-то, уже. Интересно, а ему сколько… На вид он взрослый мужчина.
