У него оказался красивый, от природы поставленный голос. Он пел странную, никогда прежде не слышанную девушками песню. Но что-то было связано с этой песней для собравшихся за столом летчиков. Вроде ничего не изменилось в их лицах – никто не пригорюнился, а уж тем более не заплакал, никто не сидел, оперев голову на тяжелый кулак… Однако в их глазах появилось то жесткое, даже жестокое выражение, которое всегда является предвестником мести за погибших товарищей, за нанесенную однажды обиду, за те смерти и обиды, которые еще не случились, но уже очень скоро произойдут.
Через несколько лет, вспоминая эту первую встречу с Ковровым, Галина поняла, что именно тогда она в первый раз почувствовала надвигающуюся катастрофу – войну. А пока она старалась не смотреть на Анатолия, который пел только для нее и не сводил с нее глаз, и она чувствовала это…
– Какая красивая песня! – плача и сморкаясь в платочек, призналась Таисия, – как вы красиво и душевно поете, Анатолий! У вас безусловный вокальный талант! У нас в театре никто из актеров так не поет, правда, Галина?
Галина молча кивнула, боясь посмотреть на Коврова.
– А на каком языке вы пели песню? – всхлипывая, спросила Таисия.
Все замолчали и посмотрели на нее. Таисия, утираясь платочком, со страхом осмотрела сидящих за столом и дрожащим голосом, жалко улыбаясь, спросила:
– Я что-нибудь не то сказала?
Ковров посмотрел на смурного дядьку. Демьяныч только махнул рукой.
– На испанском, – коротко ответил Ковров.
– Ох! – тоненьким голоском ахнула Таисия. – Это значит… вы… там… были! – она показала пальчиком куда-то вверх и сторону.
Ковров молча кивнул.
– И товарища Долорес Ибаррури[17] видели?
Ковров кивнул.
Демьяныч обхватил голову руками.
– И, может быть, говорили с нею?
Ковров тяжело вздохнул.
– Вот здорово! – вдруг закричала Таисия. – Как здорово, товарищи!
И все с облегчением вздохнули и тут же разом заговорили, стали разливать вино, включили радиолу невероятных размеров в футляре красного дерева с надписью «Вестингауз», разом закурили.
Сразу же несколько человек приглашали Таисию танцевать. Обожженный доказывал своему соседу преимущество монопланов перед бипланами, румяный летчик прилаживал сломанный каблук к Тасиной туфле.
– Разрешите? – встал перед Галиной Ковров.
Галя покачала головой и показала свои ноги в одной туфле.
Из-за застольного галдежа время от времени прорывались фамилии: Муссолини, Лемешев, Козловский, географические названия, связанные с начавшейся в Европе войной, технические термины и просто громкий беззаботный смех физически и нравственно здоровых людей.
Белобрысый и уже сильно пьяненький летчик, глядя на Галину, танцующую босиком с Ковровым, с завистью сказал соседу по столу:
– Ну и что? Вот я воевал под Халхин-Голом… если б я сейчас по-монгольски запел, разве она со мною пошла бы танцевать?
– Нет, – с уверенностью ответил сосед.
– Вот и я говорю, – печально подытожил белобрысый.
А они между тем не танцевали. Просто стояли, покачиваясь в такт музыке, глядя друг на друга, не слыша никого вокруг себя.
– Как-то я оказался не готов к такой встрече, – удивился сам себе Ковров.
– Я тоже, – серьезно ответила Галина.
– Да, но я-то спал! – возразил Ковров. – Просыпаюсь… и вижу…
– Что? – встревожилась Галина. – Что вы увидели?
– Я увидел свою мечту, – серьезно ответил Ковров.
Галина остановилась, убрала руки с плеч партнера.
