– У нас в семь часов спектакль сегодня, – начал оправдываться секретарь комитета комсомола театра. – Неизвестно, сколько времени займет собрание, поэтому актеры решили загримироваться и подготовиться к спектаклю.
– Начинайте, – после недолгого раздумья разрешил секретарь и занял свое место за кумачовым столом. Секретарь о чем-то долго шептался с комсомольским вожаком театра.
– Ты с ней говорила? – прошептал Паша Таисии. – Каяться будет?
– Молчит. Даже не поздоровалась, – прошептала в ответ Таисия.
– Значит, не будет, – закачал головой Паша.
– Продолжаем общее собрание комсомольцев Театра имени Ленинского комсомола, – провозгласил секретарь комитета комсомола театра, – на повестке дня один вопрос – персональное дело комсомолки Лактионовой. Присутствуют тридцать семь членов комсомольской организации театра. Отсутствует один. По уважительной причине – у подшефных колхозников перенимает искусство игры на гармони-трехрядке для спектакля «Домна номер пять-бис», который готовится к постановке в нашем театре…
Секретарь что-то пометил в своих бумагах, одобрительно кивая.
– Секретарь собрания – товарищ Сазонтьева, – продолжил комсомольский вожак. – Мы остановились на голосовании об исключении Лактионовой из рядов комсомола, кто за исключение Лактионовой…
– Подождите! – прервал его секретарь горкома. – Лактионова так и не рассказала нам о преступной связи с врагом народа Косыревым. Говори, Лактионова! – приказал он.
– Все, – прошептала Таисия, – они ее сожрут и не подавятся! Выгонят Гальку из комсомола с волчьим билетом, ни одна Самара не примет! Не надо ей было сегодня приходить!
– Ну не пришла бы… – печально прошептал Паша, – все равно бы выгнали.
– Зато не так противно было бы! – прошипела верная Галина подруга.
Галя молчала.
– Будешь говорить, Лактионова? – повторил секретарь горкома.
– Буду, – согласилась Галина, – у Алексея Михайловича Косырева связь была не со мной, а со всем театром. Ему очень нравился наш театр, он часто бывал у нас. Между прочим, если кто не знает, имя Ленинского комсомола было присвоено театру по его предложению…
За фоном[20], стараясь ступать неслышно, появился Арсеньев. Остановился, слушая происходящее на сцене…
– Он часто посещал комсомольские собрания в театре, подолгу беседовал с актерами… и с вами он подолгу беседовал, – обратилась она к секретарю парткома театра.
Загримированный секретарь испуганно дернулся в сторону секретаря горкома.
– Я помню, после одной из таких бесед вы вышли из своего кабинета и сказали нам, актерам: «Каких великолепных коммунистов, как Алексей Косырев, воспитала партия за столь короткий срок!», и мы все с вами согласились… – Галина улыбнулась.
– Он маскировался! – выкрикнул побелевший партийный секретарь.
– А ты не улыбайся, Лактионова! – начал хрипеть ноздрями секретарь горкома.
– Я не улыбаюсь, – покорно ответила Галина.
– Вот и не улыбайся! – повторил секретарь горкома. – Ничего смешного пока не происходит. Секретарь ваш, товарищ Седельников, конечно, виноват в том, что потерял бдительность, и степень его вины определит городской комитет! В этом, товарищи, можете не сомневаться! Но товарищ Седельников потерял бдительность здесь, в театре, на рабочем месте! А ты, Лактионова, как мы доподлинно знаем, общалась с врагом народа Косыревым дома… и не раз, и не два!
Сазонтьева, которая до этих слов секретаря неотрывно, с наслаждением смотрела на Галину, вдруг смешалась, потупила глаза и начала перекладывать бумаги перед собою.
