Да, Ксения была очень красива. Она унаследовала внешность от матери. И на фоне окружающих ее сверстниц выглядела куда ярче и благороднее. При общей привлекательности, стати и стройности дело вершила порода. Была в ней и утонченность, и грация, и точность в каждом движении. Всего этого нельзя было не заметить. Каждый спешил сказать ей что-то приятное, сделать какой-нибудь комплимент. От этого губы миссис Беркли, если она была рядом, кривились, в выражении лица появлялась некая напряженность, что-то вроде протеста. Сейчас ей было за сорок, красотой она не блистала, но было видно, что в молодости она была хороша собой и привыкла быть в центре внимания. Конечно, ее не могло не нервировать, что Ксения притягивает к себе взгляды, оставляя ее, миссис Беркли, в тени. Какая женщина готова безропотно сносить подобное, особенно когда годы неумолимо приближают тебя к старости?
А Ксения задавалась вопросом: да что за прок от такой красоты, если в обыденной жизни от нее столько сложностей, столько простого житейского неудобства? Но восхищенный блеск в глазах какого-нибудь мужчины, пускай даже немолодого, почти старика, приносил ей иной раз утешение. Возможно, однажды ее кто-то полюбит, захочет связать с нею жизнь, и тогда она упорхнет из этой клетки, где ее – да, сытно! – кормят, не испытывая при этом ни сердечной привязанности к ней, ни теплоты в душе.
Никакой благодарности к миссис Беркли Ксения тоже не испытывала, как ни старалась. Каждый день все одно и то же! От одного этого голоса – его обладательница призывала, сетовала, досадовала – снова и снова, еще и еще – у Ксении начинала крýгом идти голова. И по контрасту она не могла не вспоминать всякий раз, как ей жилось с отцом и матерью дома. Как это было не похоже на ее теперешнее унизительное существование подле спасительницы с разрушительными наклонностями!
В их маленьком скромном домике, крытом соломой, было всегда очень тихо и очень уютно. Пожалуй, ни в каком другом доме в их деревушке Литтл Кумб не царило такой атмосферы сердечной любви и привязанности родных друг к другу. Вся домашняя обстановка, со всеми ее безделушками и мелочами, казалось, была пропитана душевным благорасположением членов семьи друг к другу.
– Что ж, здесь почти можно жить! – сдержанно констатировала сама миссис Беркли, перешагнув порог их жилища после похорон и обводя цепким взглядом доселе незнакомое ей место.
Предметов в комнатах было совсем немного, но все они были хорошего качества и куплены явно не враз, а старательно собирались долгие годы один к одному. Ничто здесь не выбивалось из общего ряда, ни один предмет не противоречил другому. Миссис Беркли нашла в себе силы оценить и добротность мебели, и ухоженность утвари, и чистоту, и что-то еще – ей непонятное, но привлекающее. Например, кое-где были развешаны черно-белые рисунки лошадей, выполненные уверенной рукой, – лошади вскачь, пасущиеся лошади, лошадиные морды с их выразительными глазами. Хотелось остановиться перед каждым рисунком и долго всматриваться в каждый штрих, в каждый росчерк, сделанный рукой художника – безусловно, любителя, но очень талантливого. Привлекали взгляд салфетки и скатерти с вышивкой: белой нитью по белому – это выглядело изысканно и благородно.
И все же Ксению уязвляло высокомерно-снисходительное отношение миссис Беркли к себе и к скромному быту своей семьи – уязвляло значительно больше, чем придирки, упреки и недовольство по повседневным рутинным поводам.
