Как часто она была на грани того, чтоб рассказать этой несносной тиранке всю правду о своей матери и увидеть ее реакцию! Но рассказать все – значило бы нарушить данное обещание. И Ксения хранила молчание. Вспоминала. Вспоминала одно из самых значительных событий своей жизни. Тот первый на эту тему разговор с матерью.
Ей было четырнадцать. В один из дней – она и мать были заняты одним делом, шили себе новые фартучки с пелеринкой – миссис Сандон ей сказала:
– Доченька, я уверена, ты задумывалась, почему я ничего тебе не рассказываю о моих отце и матери и других членах семьи.
Ксения не успела ответить, как мать продолжила:
– Родня твоего отца живет на севере Англии. В живых из них мало кто и остался, рассказывать почти нечего. Но вот моя семья… О ней ты должна знать все. Ты тоже принадлежишь к этой семье.
– В самом деле, мама! – очнулась вдруг Ксения. – Почему ты мне никогда ни о ком не рассказывала? Да, я задумывалась об этом! Но не решалась докучать расспросами. Или пыталась спросить, но ты уклонялась от разговора, а я не настаивала. Думала, придет такой день, и ты мне расскажешь обо всем сама.
– Верно. А молчала я потому, что мое прошлое – это тайна для всех. И тайной оно и останется, Ксения. Ты должна мне пообещать, что никогда никому не расскажешь о том, что услышишь сейчас.
– Но почему, мамочка? – Ксения не могла удержаться на месте и вскочила на ноги, пританцовывая. – Ой, как все интересно… Но почему, почему это тайна? От кого нам ее хранить? Моим подругам я завтра же…
Мать улыбнулась, глядя, как дочь в нетерпении теребит дрожащими пальцами оборки недошитого передника, и тихо сказала, скрывая нотки лукавства в голосе:
– Никаких подруг, слышишь? Я и твой отец – беглецы. Ясно? Мы сбежали от всех, чтобы быть вместе. Я разорвала все связи не только с родителями, но и с сестрой. А мы с ней – близнецы.
– Ма-а-а-ма?!
Лицо Ксении застыло от изумления.
– Так ты сбежала из дома? Ма-а-ама! Вы с папой от всех скрывались? Вас искали, преследовали? – Она чуть не захлебывалась от восторга – романтические картины погони сменяли в ее голове одна другую. – Вот это да! Как же вам все удалось? А ты ничего не придумала?
– Нет, я ничего не придумала, – с улыбкой ответила мать, прочитывая по лицу дочери ее бурные чувства. – Да, все очень, очень романтично, Ксения, и я никогда об этом не пожалела, ни разу, ни полразочка! – Она защемила кончик мизинца и раскатилась легким заливистым смехом. – И это было не только самое мудрое мое решение, какое я приняла в жизни, но и то, что сделало меня самой счастливой на свете! Я говорю очень серьезно, ты понимаешь? – Ее лицо светилось, ямочки на щеках играли и были убедительнее всего, были самым главным и безошибочным доказательством ее счастья: они за столько лет не сгладились, не исчезли.
Ксения, вспоминая о матери, чаще всего вспоминает ее в тот самый миг – ее мизинчик, эти вот ямочки, легкий звенящий смех… Смех женщины, счастливейшей из живущих.
То, что отец и мать были счастливы, не вызывало сомнений. Достаточно было взглянуть на мамино лицо, когда появлялся отец, и на его глаза, когда он видел ее, подметить, как их взгляды встречаются, чтобы сказать со всею уверенностью: эти двое живут в своем особенном мире, блаженном мире любви и взаимного обожания.
– Я знаю, что ты родилась в Европе! – с игривым вызовом объявила матери Ксения.
– Откуда ты это знаешь? – Миссис Сандон насторожилась.
