– Погоди, – потребовал Юрий Андреевич, – давай по порядку.
– Можно и по порядку. Мы в вечернюю школу ходим. Там чужие ребята. Не учились, а так… болтались от нечего делать. Попутали меня в туалете, отобрали девять рублей, я на приемник копил весь восьмой класс, мама знала… Батя тогда спросил: кто? Я сказал, а он прихватил шмакодявок, и – одной левой!.. Только денег у них уже не было. Тогда Батя сказал: на уроки пока не походим, нужно деньги вернуть. Сидели в туалете, караулили, кто придет, прихватим… я дверь подопру, а Батя начнет толковищу… Сначала думали, отберем восемнадцать рублей, с процентами, значит, и завяжем… А потом, когда Котов вошел в долю, Бате показалось мало, стал он не только деньги брать – шапки, шарфики. Перед летом я сказал Бате, что больше не пойду, тогда Котов сказал, что я стукач. А какой я стукач? Я деньги брал, деньги; как вы не можете понять!.. – Коля судорожно втянул воздух. – А потом попался настырный парень, у него рубчик железный был. Батя велел Котову позвать этого паренька, будто бы поговорить. А когда тот пришел, он начал его лупить, ничего не сказал даже, а сразу как врежет… – Коля всхлипнул. – Тот свалился, а Батя его ногами… Тогда я не выдержал, заорал как полоумный. Батя меня шибанул, я аж кувыркнулся. Думал все, не встану. А тот малый живучий, вскочил и к двери. Батя к нему, повалил и душить… Тогда я схватил крышку от сливного бачка, валялась там разбитая, и Батю по кумполу… Он так и сел, а мы с тем пареньком деру… Оказалось, он на повара учится, в загранку пойдет. Кожа да кости. «Еще не нарастил мяса, – говорит, – но рожу себе бить никому не позволю». Это он мне рассказывал, пока не очухался, а потом сказал, что все мы одна бражка. Плюнул мне в лицо и убежал… Что теперь будет, Юрий Андреевич?
Коля замолчал. Вересов видел его вопрошающий взгляд в упор, взгляд этот требовал немедленного ответа, но ответа не было, так перепуталось все, так неопределенна была вина одних и обида других людей. Потому он сказал первое, что пришло на ум и что в какой-то мере продолжало открывшееся ему дело:
– Прежде всего нужно разобраться с Капустиным.
– Нет! – вскрикнул Коля и подался к Юрию Андреевичу, словно защитить желая. – Вы его не знаете, он зверь, он вас подкараулит, у него дружки одна шпана. Братишка опять в тюряге. Сашка тоже мечтает туда… Мамаша у него не просыхает. Теперь вот и Котов с ним заодно, они узнают и тогда… Сегодня Стас заступился, а завтра?..
– Успокойся, – сказал Юрий Андреевич. – Мы тоже не лыком шиты. И реветь кончай, ишь рассопливился.
– Вам-то что, – плаксиво ныл Коля, не умея унять слезы, – вы домой, а мне вечером в школу. И зачем я только сказал? Теперь я стукач – точно…
– Дурачок ты, – сказал Юрий Андреевич, и Коле еще больше захотелось плакать. – И Сашка такой же дурачок. Зеленые вы, глупые…
Правый глаз Коли тонул в свежем синяке, разбитые почерневшие губы кровоточили. Он слизывал кровь быстрым языком и уже не плакал – скулил, всхлипывая, давясь слезами, принимался тонко ныть, умоляюще и затравленно взглядывая на Вересова.
– Мы сделаем из Сашки отбивную, – пообещал Юрий Андреевич и вышел вон.
И сразу же, как только закрылась за ним дверь, в туалет вошел Родионов, молча встал рядом.
– Я тебя попасу, – сказал Стас деловито, – а то как бы чего не вышло.
Вересов спешил вверх по лестнице. Первым его побуждением было войти сейчас в класс и на глазах у всех избить Капустина. Он был убежден, что именно к такому обращению Капустин привык, что так еще можно что-то втолковать ему, что слова до него не дойдут. Однако одни слова были в распоряжении Вересова – единственное его оружие, и не очень-то верил он в силу слов, никогда не верил, а теперь и подавно.
