Ситуация была тупиковая, если учесть то, что только недавно перед этим он за какую-то провинность был крепко наказан. За матерью идти не хотелось совсем. Игорек покрутился возле железнодорожной насыпи. Долго размышлял над своей несчастной судьбой и, наконец, надумал идти, куда глаза глядят, а точнее – в Ленинград. Он долго шел, размышляя: “Куда ему податься?”. В Ленинграде он знал только доброго Григория Николаевича, но не знал, как его найти в огромном городе. Потом пришла мысль: поехать в Вологду к тетке Мане или в Смоленск к деду. Так ни к какому решению Игорек не пришел, когда вдалеке уже показался семафор – это ближайшая станция. Впереди показались какие-то люди. По виду – цыгане. Игорек в раздумье сбавил шаг – не хотелось встречаться с цыганами: “Что там у них на уме?”. Он развернулся и пошел обратно. Оглянулся, и ему показалось, что цыгане прибавили шаг, и он побежал. Обернувшись на бегу, Игорек увидел, что цыгане тоже бегут. Вот тут уж он пустился, что было сил, и так бежал, уже не оборачиваясь, до самого Елизаветина.
Валентина Ивановна ругалась, но ни разу не стукнула. Игорек размышлял: “Почему так всегда бывает? Все самое нехорошее случается, когда не ждешь. А когда ждешь чего-то очень плохого – оно случается, но не настолько плохое, как ждешь?”
* * *
Лето сорок седьмого Игорек проводил большее время с детдомовской компанией. Это было очень интересное для него время. Игрушки тогда у детей были очень серьезные – было с чем играть в войну. Война совсем недавно кончилась, и кругом валялись и оружие, и боеприпасы прямо в лесу, на дороге, на станции, у домов. В доме, где жили первое время, Игорек собрал целый арсенал. Гордостью его был ручной пулемет, новенький, еще в смазке, правда, без затвора. Игорек привязал его к двуколке, оставшейся во дворе от прежних хозяев, и играл в Чапаева. Винтовку, совсем новенькую, он прятал за домом. Было еще несколько гранат без запалов и каски: две русских – одна зеленая, большая с ярко-красной звездой, а другая маленькая, какие были во времена Финской кампании; немецкая, белая (видно зимняя) с черным орлом; да еще черная, невесть откуда взявшаяся, пожарная с гребешком, как положено. Игорек собирал только то, что было совсем новое, как со склада. Старое не было смысла собирать, оно валялось под ногами кругом: и каски русские и немецкие, расколотые и с пробоинами, и патроны, и снаряды, и пушечные гильзы с порохом, и минометные мины, у которых ребята выковыривали пусковой заряд в виде патронов, похожих на охотничьи, и разные гранаты. Немецкие гранаты “колотушки” все были в плохом состоянии – их длинные деревянные ручки от сырости всегда были гнилыми и всегда были забиты муравьями, селившимися в них.
В послевоенное время дети были не по возрасту самостоятельными, взрослые за ними особо не смотрели – было не до них. Ребята гуляли, где хотели и играли, во что хотели.
Иногда ребята ходили в лес, где лежали огромные минометные мины. Не трогая боеголовку, они доставали из задней части “крыльчатки” порох просто из любопытства посмотреть – порох был разный: и макаронинками, и колбасками, и пуговичками, все разного цвета. Однажды, наткнувшись в кустах, прямо недалеко от вокзала, на ящики с латунными сверкающими пушечными гильзами с порохом, ребята надумали напугать народ. Они высыпали весь порох из гильз в одну кучу, которая получилась, как если бы высыпали пару мешков картошки, сделали пороховую дорожку до леса, подожгли и бросились подальше. Столб огня был “до неба”, на станции началась паника, но ребята были уже далеко. К счастью, ничего не случилось, никто не пострадал.
