Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют - страница 4

Он фыркает.

– Папá вернулся на работу, потому что ты хотела второго ребенка.

Мои щеки вспыхивают, потом снова холодеют, как происходит часто в эти дни.

– Луи, ты все неправильно понял. – Но что я могу сказать? Луиза родилась случайно, по ошибке, но она принесла нам столько радости, когда наша жизнь катилась под уклон.

Луи заходит в вагон, и кондуктор закрывает за ним дверь. Он шлепается на сиденье у окна и машет Луизе. Ее глаза затуманиваются, как грозовая туча, готовая пролить дождь. Она испускает такой ужасный вопль, что от нас пятятся соседи по перрону.

Поезд срывается с места, словно сердитый бык, и с ужасным грохотом удаляется от платформы.

Мой сын обвиняет меня в смерти мужа. Подливает масла в огонь. Добавляет к душевной ране оскорбление.

* * *

Наша служанка Шанталь заходит в мой салон с визитной карточкой на серебряном подносе. Она прошла долгий путь от борделя «Альгамбра». Когда она забеременела, хозяйка борделя прислала ее ко мне, потому что я обучаю полезному ремеслу девушек в ее положении и устраиваю служанками в хорошие дома. Когда бедняжка потеряла ребенка, я предложила ей работу.

Луч света, просачивающийся сквозь черный креп гардин, очерчивает обильную фигуру посетительницы.

Щурясь, я читаю надпись на визитной карточке.

– «Мадам Барб-Николь Клико». Ах, боже мой! – Я гляжу на свое черное платье, проверяя, достаточно ли оно черное, чтобы принять такую гостью.

В последний раз я видела «мать шампанского», когда устраивала сироту из Сен-Реми в ее особняк. После этого она брала всех, кого я рекомендовала, так велика была ее потребность в обученных работницах.

– Пожалуйста, передайте Ивонне, чтобы она приготовила хороший чай и пирожные, – говорю я Шанталь. – Самые лучшие, какие у нас есть. Вдова Клико сладкоежка.

Встаю и подхожу к висящему на стене зеркалу. Но оно закрыто черной органди, как диктуют правила траура. Хочу слегка отодвинуть в сторону ткань, но резко останавливаюсь. Очевидно, закрытые тканью зеркала защищают от необходимости видеть горе и уныние на своем лице. Или от риска увидеть за своим плечом призрак любимого человека.

Повернувшись от зеркала, я чуть не вздрагиваю: гран-дама стоит в дверях салона с закрытой корзиной в руке. Ее величественная личность заряжает воздух магнетизмом.

– Простите, что не вышла к вам навстречу, мадам Клико. Я пока что не пришла в себя.

– Конечно, все понятно, моя дорогая. Никто и не ожидает этого от вас. – Она ковыляет ко мне. – Могу я сесть? Колени меня подводят.

– Конечно. – Я показываю жестом на столик перед очагом.

Она медленно опускается в кресло, расправив пышную серую юбку из тафты, шуршащую как листья на ветру. Накидка с бахромой украшает ее блузку из баттенбергского кружева. Ее волосы по-прежнему горят как медь, и это удивительно, ведь ей, должно быть, уже за восемьдесят. На девичьи кудри надет кружевной чепчик. Серые глаза молодо блестят, в них нет даже намека на старческое потускнение.

– Извините, что так поздно выражаю соболезнование, – говорит она. – Я находилась в Шато-де-Бурсо, когда услышала про кончину месье Поммери.

Я хлопаю ладонью по «Этикету для дам», который держу под рукой.

– Визиты соболезнования можно наносить в течение трех месяцев после похорон.

Она машет в сторону книги крепкой рукой.

– Я нахожу, что правила нередко сковывают внутренний голос человека, не так ли?

Я не могу ей возразить, поскольку хозяйка никогда не должна ставить гостя в неловкое положение.