Мое состояние по блеску глаз не лучше. С чего я решила, что трезвее его? Да, выпила меньше, ну так и масса тела у нас разная. За перила я точно держалась не зря!
Даже зубы пальцем, как в детстве, успела почистить — Давыдов так и не пришёл. Взяла салфетку и промокнула подмышки. Довел он меня капитально. Чуть ниже промокать не стала — нынче там все под контролем сухого закона. Ни-ни, трезвость — норма жизни. И норма одна баба на одного мужика, и обратно такое же должно быть равенство. Третьей не стану! Так что губу и все к ней прилагающееся Давыдов может спокойно закатать. И заткнуть свой фонтан красноречия.
— Я решил, что твое место в моей кровати. Возражения не принимаются.
Он стоял подле гамака с подушкой и пледом, которым до этого была застелена кровать. Я прибавила шаг — десять шагов потребовалось, чтобы схватить одеяло.
— Я — честная девушка, забыл? Сам меня так назвал. Я не сплю в чужих кроватях. Так что гамак — мой.
Давыдов не отпустил свой край пледа, и я побоялась тянуть его на себя. Не плед — он не должен порваться от моей богатырской силушки, а вот Давыдов легко мог упасть мне в объятия. Или… Он снова играет, притворяется вусмерть пьяным, чтобы… Ну он уже озвучил что — уложить меня в постель, решить все одним вечером, а не растягивать удовольствие на неделю. На неделе можно найти время на Катю и на Лену, а, может, и на новую «третью». Нет, деловой подход — он мне даже нравится. Не Давыдов, тут без вариантов, но мне нужно как-то отвоевать у него гамак.
— А если я буду храпеть? — не унимался хозяин гамака. — В гамаке точно не буду.
— Меня сейчас пушкой не разбудишь, поверь.
— А поцелуем?
Я промолчала.
— Почему не говоришь, проверь?
— Потому что не целуюсь с первым встречным. К тому же с пьяным. Иди проспись… Ну, серьезно… Где мои обещанные восемь часов сна?
— Тю-тю, — Давыдов расплылся в улыбке; пьяной или нет, ведь хрен ж поймешь! — Ты, наученная горьким опытом, продолжаешь верить мужским обещаниям?
— Мне казалось, что восьмичасовой сон прописан в моем договоре. Иначе я не отвечаю за вашу безопасность, Федор Александрович.
— Лидия Дмитриевна, вы препротивнейшая особа. Романтики ноль. За вами ухаживают. Принесли вам подушку с одеялком. Еще и укрыть готовы, а вы… Все пытаетесь уличить меня в низменных желаниях. А все желания у меня сейчас предельно возвышенные: в душ и обнять подушку. Давай, залезай. С первого раза не у всех получается.
Он оттянул гамак вниз, но я вспомнила, что осталась в пиджаке, а в пиджаке не спят. Повесила его на спинку рабочего кресла, успев отметить на столе увесистый советский календарь. Из металла, с огромными цифрами и буквами, которые менялись, наверное, с помощью колесика. Таким можно легко черепушку проломить. И чего я об этом думаю? Я же не собираюсь заниматься самообороной до летального исхода?
Давыдов по-прежнему стоял перед гамаком полусогнутым. Я села и прямо ему на пальцы. Не специально, просто случайно качнулась.
— Не передумала? — дыхнул он мне в лицо алкогольными парами.
— Воспользоваться кроватью? Или воспользоваться тобой?
Он ткнулся лбом мне в лоб, и я почувствовала, как тяжело стало дышать. Не от виски, а чего-то там, чему я не знаю названия, что щёлкнуло в груди.
— Поговорим завтра по-трезвому? Ладно? — дышала я так же тяжело.
По-трезвому он все забыть может. И хорошо бы…
— Как же меня достало говорить… Все говорю и говорю… Уговариваю… Ты обещала делать это молча…
