– Нет, сэр.
– Травы, долгоносиков, кузнечиков. Все, что угодно. Я могу все узнать по запаху.
– Да, сэр.
– И все-таки мне бы хотелось проснуться. Вот чего мне сейчас хочется.
Дядя Эл снял шляпу и закричал на всю Южную Каролину:
– О, боже! Как бы я хотел проснуться!
Они подождали, но им не ответило даже эхо. Бог спал, была середина ночи. Джим хихикнул.
Дядя Эл опять надел шляпу. Сделал еще один глоток кофе и быстро обернулся к Джиму.
– Ты бы хотел, чтобы у тебя был папа? – спросил он.
Слова укололи Джима, будто они обладали плотью и кровью.
– Мой папа умер, – сказал он.
– Я понимаю, Джим, – ответил Дядя Эл. – Твой папа был хорошим человеком, все бы хотели, чтобы он сейчас был жив. Я имел в виду другое: хотел ли ты когда-нибудь, чтобы у тебя был кто-то еще, как отец?
Никто раньше не задавал Джиму такого вопроса. Мама не позволила бы задавать такой вопрос. Он немного поразмыслил.
– Нет, – в конце концов ответил он. – У меня уже есть три папы.
Дядя Эл внимательно посмотрел на Джима и ничего не ответил. Джим подумал, что он, может, сказал что-нибудь не то, и добавил:
– Ты, дядя Зино и дядя Корэн.
Тишина. Дядя Эл не отвечал. Он даже не постарался изменить выражение лица и не отводил взгляд от Джима. Джим проглотил слюну.
– Знаешь, парень, – сказал дядя Эл, – определенно, в Южной Каролине полно всяких жуков.
Засмеялся он неожиданно – одиночный, резкий звук, похожий на лай.
– Кое-что хочу я тебе сказать, Джим, – заметил он. – Мне не важно, что там говорят. Ты – прав. Ешь же свой хлеб, пока я тебе хвост не накрутил.
Просыпался Джим медленно, поднимаясь под ласковую шумную колыбельную прямо к звезде. Только сейчас он понял, что уже смотрел на нее какое-то время. Гудел мотор грузовика, теплый воздух врывался через окно, скользил по щеке мальчика и со свистом вырывался обратно. Дядя Эл дошел до середины истории, начало которой Джим уже знал. Джим закрыл глаза и стал слушать с того места, где сейчас рассказывал дядя Эл:
– …поэтому Зино сделал так, как попросила Сисси, и не написал Эймосу Глассу. Письмо он отправил ему только после того, как мы похоронили Джима и родился ты. В нем Зино не велел Глассу приезжать, так как Сисси горевала, и со здоровьем у нее было плохо, и она не хотела его видеть. Но Эймос, который, вероятно, никогда в жизни не делал того, о чем его просили, однажды в полдень, после обеда, появился в лавке. Он нанял Робли Джентайна, чтобы тот привез его с горы.
– В тот день мы все трое были в лавке: в то лето не было особенно много работы на ферме. И вот тут входит, ковыляя, Эймос, старый как библейский Мафусаил, вместо посоха у него черенок от старой мотыги, и заявляет: «Я Эймос Гласс. Ведите меня к мальчику».
– Зино говорит ему: «Эймос, я написал вам в письме, что Сисси не хочет, чтобы вы видели мальчика». А Эймос в ответ: «Я не собираюсь повторять два раза!»
– И тогда мы встаем все втроем, и Корэн так свободно открывает ящик с выручкой, потому что мы не знаем, что за этим всем последует, и просто потому, что мы не хотим, чтобы нас еще притесняли на нашей собственной территории, и не только Эймос Гласс, да и кто угодно. Но тут Робли Джентайн, он брат отца твоего папы, поднимается на одну ступеньку и заявляет: «Ребята, постойте, я тут вне игры», – и тут Эймос быстро соображает, на чьей стороне преимущество. Нас-то было трое, а он один – и старый к тому же. Так что он смотрит на нас с минуту, этими его голубыми глазами, и видно, как сам дьявол с ним заодно, но вдруг, совсем неожиданно, Эймос начинает плакать… Вот так просто начинает рыдать прямо посреди магазина и приговаривает: «Моего Джимми больше нет… Моего Джимми больше нет. Пожалуйста, дайте мне посмотреть на мальчика. Пожалуйста, дайте посмотреть на мальчика…»
