Кажется, в детстве я боялся незнакомцев. Как и большинство детей, на досуге я рыдал. Вой пожарной сирены, созывавшей бригаду добровольцев, по ночам приводил меня в ужас. Слишком уж сильно он напоминал рев затаившегося в темноте чудовища, которое только и ждет, как бы наброситься на меня и утащить в свое логово.
Но со временем страхи сменились радостью. Мамина сестра, тетя Руфь, сплавлялась со мной по Одеру к нашему летнему домику. Время, проведенное на природе, в лодке, посреди широкой реки, оставило в моей душе глубокий отпечаток, с которым не могло сравниться даже разрешение есть прямо с грядки самые спелые помидоры. Случались и увлекательные поездки на морские курорты. Мне нравилось находиться рядом с животными и растениями, в окружении природы. Но больше всего мне нравилось охотиться на улиток: ловить и собирать маленькие скользкие завитки, взбирающиеся по парковым стенам.
Когда в 1933 году к власти пришел Гитлер, неспешные и беззаботные деньки остались в прошлом.
В Штеттине у отца была врачебная и хирургическая практика, но из-за дискриминационных законов он ее потерял, и нам пришлось перебраться в его родной город Бойтен, расположенный в трехстах километрах к юго-востоку от Берлина. Мамины родственники, в числе которых были тетя Руфь и бабушка с дедушкой, переехали в столицу Германии. И хотя мне тогда было всего три года, я чувствовал, что меня то и дело оставляют на попечение посторонних: тети Ирмы и нашей домработницы Магды.
Бойтен был шахтерским городом с населением в несколько сотен тысяч человек и многочисленной польской общиной. Граница между Германией и Польшей проходила прямо через его предместья, парки и даже угольные шахты. По улицам курсировали и польские, и немецкие трамваи. В немецких кварталах говорили по-польски, а в польских – по-немецки. Когда я возвращался с прогулки в дом № 1 по Кракауэрштрассе, я мог только догадываться, по улицам какой из двух стран я только что гулял.
Но главная городская площадь сбивала с толку еще сильнее. Для простых людей это был «бульвар». Для педантов – «площадь кайзера Франца Иосифа». Однако новая власть Бойтена решила, что отныне она будет называться «площадь Адольфа Гитлера». И именно там верные чистокровные немцы присягнули на верность своему новому богу.
Если бы не строгий запрет, я бы с радостью к ним присоединился. Ведь мне, в общем-то, новый культ даже нравился. Среди его атрибутов были знамена, блестящие на солнце полицейские лошади, разноцветная униформа, факелы и музыка. И все это совершенно бесплатно, а значит, мне не нужно было упрашивать отца, чтобы он отвел меня на представление «Панч и Джуди» или разрешил часок посидеть у тетиного радиоприемника. Но меня ругали за неподобающий энтузиазм к этим новым городским веяниям. Поэтому мне стали выдавать больше карманных денег и, чтобы избежать дальнейших неприятностей для семьи, говорили придерживаться семейной антинацистской позиции – что бы это ни значило для четырехлетнего мальчика.
Мне пришлось подчиниться. И пока другим ребятам на площади рассказывали о врожденном превосходстве и великом предназначении, я чувствовал себя неудачником.
Очень скоро моя жизнь изменилась. По утрам меня стали отводить в ближайший еврейский детский сад. Послеобеденные часы заполнили игры в одиночестве или уроки фортепиано под руководством тети Ирмы, сестры отца, которая преподавала музыку и теперь жила вместе с нами.
