Маленькие дилогии - страница 5
Перестройка продолжалась.
Смурные были времена.
Пора, подернутая тиной.
Вдруг проявилась грязь со дна
Под непристойною личиной.
Повержен был социализм,
И пали базис и надстройка.
Навязан был капитализм.
Проект разрухи – перестройка.
И криминал полез во власть,
Своей натуры не скрывая.
Всё, что могла, хватала пасть,
В себя кидала, не глотая.
Урвали у СССР
Кусок, что был вкусней и слаще.
Олигархат, как браконьер,
забрал все то, что было наше.
Забыть? Но память сохранит
Всё то, что было в девяностых.
И боль в моей душе саднит,
И с этим жить совсем не просто…
А будет завтра или нет?
Увы, вопрос для всех открытый.
Никто не сможет дать ответ,
Завесой тайною прикрытый.
Когда настанет этот час,
И будет встреча с небесами,
Когда там выслушают нас,
В рай или в ад пошлют с грехами?
И неизвестно никому,
Твой срок ещё с открытой датой
Доступен Богу одному,
Но с перспективой жутковатой…
Глава 3. ПО ВОЛНАМ МОЕЙ ПАМЯТИ 1. ПЕРЕЛОМНЫЙ ГОД
Очерк
I. Размышления
В юности на любую несправедливость реагируешь очень остро, гораздо острее, чем в солидные годы. А самое главное, хочется мгновенного исправления ситуации и торжества попранной справедливости. Любая невозможность данного желания вызывает яростное, почти агрессивное ответное действие. А уж о мыслях, витавших в юности в головах на эту тему, и говорить не приходится.
Во время учёбы в старших классах школы и после её окончания я почти каждый вечер гуляла с мамой по переулку рядом с домом, утопавшему в зелени деревьев. Мы много разговаривали о разном. С мамой было очень интересно. Она работала на ответственной должности в МИДе, во время войны занималась вопросами ленд-лиза в ставке, почти ежедневно общалась с И.В. Сталиным, которого очень уважала и ценила до последних дней своей жизни, и так и не согласилась с огульными обвинениями в его адрес во всех страшных грехах после ХХ съезда КПСС, близко дружила с Вольфом Мессингом. Её суждения были чёткими, обдуманными, полностью сформированными. Она всегда, не перебивая, слушала меня, прежде чем что-либо сказать.
Это была первая половина семидесятых годов, время, когда престарелый вождь с трудом произносил слова под панегирики в его честь, полки магазинов были пусты, макароны и водка выдавались по талонам, в переулке недалеко от нашего дома ежедневно стояли якобы туристические автобусы с людьми из подмосковных мест, а, порой, и из других городов, приехавшие на которых «туристы» мгновенно рассыпались во все стороны по продуктовым магазинам в надежде, хоть что-нибудь купить для пропитания их семей. К праздникам на работе разыгрывались единичные продуктовые наборы. Помню давки за появлявшимися в Смоленском универмаге сиреневыми колбасой, сосисками и пельменями со вкусом половой тряпки и трёхэтажные очереди за финскими зимними сапогами. Процветали ложь и лицемерие. Говорилось одно, делалось совершенно другое.
Я, убеждённая комсомолка, с полным разочарованием утверждала, что коммунизм не будет построен никогда, и вовсе не потому, что невозможно развить до нужных размеров материально-техническую базу коммунизма. Вовсе нет! Дело в людях. Когда я смотрела на немалые ряды алкоголиков, трутней, которые ничего не делали, полагаясь на тех, которые пахали, однако, получали такую же, как и у честно работающих зарплату, громче всех кричали, что платят мало и требовали повышения трудовых денег; когда я смотрела на членов партии, которые совершенно не вспоминали, какими усилиями и жертвами был усеян путь к победе наших дедов, и только пользовались привилегиями; когда дети функционеров транжирили родительские деньги, безобразно вели себя, пользуясь родительскими льготами и при любых замечаниях нагло утверждали, что их не накажут никогда, в жизни их сословия привилегии будут такими всегда, поведение своё они менять не собираются и пусть презренный плебс заткнётся. Не работает даже лозунг социализма: «От каждого по способностям, каждому по труду». Как же сможет работать утверждение коммунизма: «От каждого по способностям, каждому по потребностям», когда совесть человеческая явно буксует? Чтобы был построен коммунизм, измениться должен сначала человек, его отношение к другим людям, к труду, измениться должна его нравственная составляющая. Но подобное на тот момент представлялось полной утопией и вызывало внутренний протест и, одновременно, апатию от происходящего.