И пусть сейчас никого не смущает его личный поход за правдой. И что нет единогласия среди тех, кто давно и упорно насаждал в стране так назызаваемое однодумство. И если совместные соглашения подразумевали самостоятельные шаги, так это только у избранных.
Ему в свое время рассказывали о председателе колхоза с Виннитчины Ковуне. Когда у него спросили, сколько в селе коммунистов, он ответил:
– Кажется, около двухсот.
– А кто у вас секретарь парткома?
Он в свою очередь поинтересовался, что это такое. А когда получил объяснение, то ответил:
– У нас менее всего загружен работой ветврач, потому как в основном скот здоров, вот мы и сделали его секретарем парторганизации. А иметь партком – это неразумно. Рядом с председателем еще одного бездельника держать вряд ли разумно.
А на вопрос, каковы у них в колхозе обязательства, он ответил так:
– Да их у нас просто нету. Сперва мы засыпаем семена, потом – остальное продаем государству.
Слово «сдаем» даже не прозвучало.
Тогда Ельцин с завистью подумал, что это прообраз будущего колхоза, когда не будут давать план и обязательства любой ценой. И удручающее наследие перестанет давлеть над здравым смыслом.
Сейчас у Горбачева появилась идея о самовозрождении деревни. И тут заложены скоростные программы. Которые, считает нынешний генсек, наиболее эффективны.
Но в бытность первого секретаря Ельцин до конца так и не вник в истинные нужды крестьян. Его угнетали деградирующие ландшафты, кои чередовались с чем-то сколько-то приемлемым, и невнятые фигуры, которые руководили теми самыми хозяйствами. Чуждый народ, чуждые земли. Словно где-то за границей все это происходит и проистекает.
А экономический террор, который сроду был применен к селу, у него работал отменно. Потому и особых претензий к тем, кто волокли на своей шее унизительные займы без отдачи, у него не было.
Но мысли вернуться на свой исторический путь свободного хлеборобства его пугали. Потому как морально опускающееся общество никогда не потянет бремени, ему уже давно чуждого. Русское общинное землепользование сейчас пугает всякого, кто берет в руки лопату или мотыгу. Потому аграрные преобразования – это вырождение крестьянского сословия. Кому охота кидать себя в ад земледельческого бытия?
Так с чего же начать покаяние?
Эта мысль прозвучала слышнее слов. Может, с фразы, что универсальных моделей быть не может, как и безгрешных людей тоже. И надо смелее использовать врачебный принцип: не навреди. Кажется, он спутал политику возрождения с саморазвивающейся структурой возражения. И это из-за своей провинциальности, да и принципиальности тоже.
Больше невнятицы и природной интуиции. Даже, может, применить и повседневный фольклор.
Или загнуть напоследок что-то такое, прозвучавшее как призыв: «Из великого прошлого – к великому будущему!»
Когда-то ему один старый ученый сказал:
– Что было раньше объединяющим началом? Бог, царь, Отечество. Значит, главенствовали – доверие, верховная власть и любовь. А что сейчас? Идеологический комфорт – это когда все согласно молчат.
Тот старик никак не мог понять, как можно облегченно относиться к запустению деревень? Ведь село всю страну кормит. Да какую страну!
– Пока это не станет аксиомой дли мудрых политиков, – произнес старик. – Выверенные веками взаимоотношения никогда не станут понятны даже до поверхностной глубины.
Значит, духовной осмысленностью чего-либо сейчас никого не удивишь. Потому нужна – невнятица. Признание собственных ошибок. То, что на пленуме малость погорячился, а в письме явно перестарался. И тогда удушающее ожидание, с которым все последнее время ждал он ответа от Горбачева, ослабит свой гнет.
