МАНУЛ: история одного одиночества - страница 2



Я взял лист бумаги, сел за кухонный стол и зажал ручку тремя пальцами: оставалось написать еще только одно письмо.

«Машенька, только тебе я доверяю свою самую последнюю просьбу – когда все будет кончено, забери горсть пепла. Я хочу именно так. Не вижу никакого смысла в том, чтобы мое тело годами лежало в земле и кормило червей. В этом нет никакой ценности; в этом нет никакой красоты и надежды. В нем ничего уже нет. Теперь это только кости и остывшее мясо. Да и тесно как-то в ящике в этом… А я люблю простор. Я люблю чувствовать свободу. Я люблю, когда меня окружает воздух.

Ты помнишь наш поход? За те тридцать восемь дней, что мы прошли по Пути Сантьяго[1] я пережил с тобой счастье. Я часто пересматриваю фотографии тех дней и каждый раз чувствую грусть от того, что мы это сделали. Грусть от того, что наше путешествие закончилось. А так хотелось бы его повторить! И теперь я прошу взять меня и отнести на край земли. Туда, где и закончится мой путь. В местечко под названием Финистерра. Все это время я буду с тобой – в твоих мыслях, в твоем сердце, в твоих молитвах. В твоем рюкзаке. И когда ты достигнешь океана, пойди на пляж Мар де Фора и развей меня по ветру. Я был неподдельно счастлив на этом месте и желаю остаться здесь навсегда.

В любое время ты можешь приходить и проводить со мной сколько угодно дней. Ты сможешь рассказывать мне все, что произошло у тебя в жизни, а я буду внимательно, не перебивая, слушать.

Я жду тебя, моя малышка. Ты знаешь, где меня искать.

Твой Папуля».

Я вытер слезу нижней частью ладони: все-таки выкатилась из левого глаза, падла; приложил свои последние строки к стопке уже исписанных листов, которые теперь торчали из внутреннего кармана пиджака, купленного в Амстердаме семь лет назад. Коричневый такой, знаете, с заплатками на локтях. Обожаю его. Вообще у меня мало вещей. То ли от нехватки денег, то ли от переизбытка ума, но те, что есть, использую всегда с какой-то трепетной любовью. Последнее время я одевался строже, чем обычно: уже знакомый пиджак, синяя рубашка, черные брюки и туфли – такой внешний вид придает мне внутреннюю силу.

Уверенным движением я повернул ключ в замке: закрыл свою съемную московскую квартиру – маленький, но очень уютный уголок, который я хотел бы иметь в личное пользование. Но и этому теперь не суждено сбыться. Не заработал. Не успел. Не смог.

Я вышел на общую лестницу и не торопясь начал подниматься по ступеням наверх: безликий лестничный пролет обычной высотки; шаркающие шаги эхом отлетали на несколько этажей вниз и вверх – никто меня сейчас не слышал. Пусто. Тишина. Впрочем, как и всегда в моей жизни.

Я толкнул дверь от себя: возвратная пружина ужасно заскрипела; противный металлический звук, от которого еще больше захотелось исполнить задуманное – покончить со всем и навсегда. Звук, похожий на этот мир – ржавый, холодный и надменный. Не раздумывая, я подошел к кирпичной перегородке, которая отделяла меня от вечного покоя, и резким движением ноги придал себе ускорение: получилось что-то похожее на прыжок через перекладину, с которым я неплохо справлялся на уроках физкультуры. И вот, наконец, мне пригодился этот навык. Я взмыл в небо как какой-то олимпийский чемпион по прыжкам в высоту; прогнулся, развел руки в стороны, ноги вытянул вперед, голову закинул назад и закрыл глаза. В этот самый миг я почувствовал свободу от всего. И этот миг, как мне казалось, длился вечность. Точно так, как описывают люди, которые пережили приближение смерти – все замедлилось, замерло. На лице, залитом солнцем, появилась едва заметная улыбка: я начал свой полет. Шестнадцать этажей, примерно по два с половиной метра каждый – вполне достаточно, чтобы наверняка. Тело стремительно набирает скорость. Брюки развиваются, как государственный флаг в праздничный ветреный день; уголки пиджака завернулись внутрь, а рукава раздулись, набрав в себя воздуха. О чем я думал в тот момент? Я думал о том, чтобы все закончилось как можно быстрее; чтобы там, внизу, мне ничего не помешало уйти из этого мира, от которого я бесконечно устал. Чтобы удар о тротуарную плитку, на которую я рассчитывал приземлиться, был сильным и точным, мгновенно разделив тело и душу. Только боль во мне вызывает страх, и я молюсь о том, чтобы не почувствовать ее ни на секунду. И вот только я об этом подумал, как вдруг удар. Такой сильный и глухой. Внутренности разрывает, кости переламываются, и тело отлетает в сторону, гася энергию. Это конец. Конец мне и моим страданиям. Люди подбежали, стоят над искалеченным телом и причитают; кто-то смотрит из чистого любопытства. Смерть, как бы страшна и некрасива не была, вызывает любопытство или даже зависть. Кто их там разберет.