Маня и Волк - страница 29

— Нет. — Папе было проще говорить «нет», но тоже не всегда, сейчас, судя по голосу, он явно был в стадии увеселения, когда, общаясь с ним, думаешь, какой же чудесный и добрый человек, но это временное явление, наверняка он вот-вот найдет способ еще выпить, и агония с его спасением продолжится. Хотелось держаться от этого всего подальше, но это, как в черную дыру, беспощадно затягивало, несмотря на сопротивление. — Пап, ты можешь не пить? Пожалуйста, я тебя прошу.

Не знаю, сколько раз в своей жизни я повторяла эту фразу, толку от нее все равно никакого не было, но каждый раз, как в первый, всегда на что-то надеешься, хотя понимаешь, все это безнадежно. В такие моменты я вспоминаю, почему решила быть одна. Лучше одной, с десятью котами, чем вот так.

— Да кто пьет-то?!

Папа еще что-то говорил, но в его голосе была какая-то сценическая гипертрофированная эмоция, раздутая и ненастоящая, такая, за которой прячется настоящий ответ. Мы оба знали сценарий. Он сейчас вернется домой, мама продолжит его пилить, внушать ему что-то по десятому кругу, параллельно подливая суп и подкладывая котлеты, от которых он все равно есть отказывается, а потом они поменяются ролями, папа разозлится, уцепившись за какое-нибудь слово или реплику, рявкнет что-нибудь, обозвав маму, та заплачет, а он уйдет, а она позвонит сначала брату, скажет, что отец сбежал и надо его ловить, а потом будет звонить мне и пересказывать все, что он сказал.

— Господи…

Показалось, будто вокруг поясницы завязали веревку с тяжелым камнем на конце, который потянул меня в знакомое холодное ущелье. Ущелье злости, апатии, усталости и обреченности. Мы все равно, хочу я или нет, вновь пройдем все мерзкие стадии этой ситуации. Его долгий запой, мамины нервы и слезы. Давно я в этом не варилась, сбежав на учебу в столицу, но теперь я тут и меня опять затягивало в привычное семейное болото. Возможно, так нельзя говорить, но чувствовать самой себе невозможно запретить, хотя очень хочется. А чувствовала я себя в болоте, из которого нам всем удавалось ненадолго выбираться, но потом мы неизбежно соскальзывали туда снова, утягивая за собой друг друга.

Позвонил брат, хотел попросить меня поехать к родителям, пришлось рассказать, что у меня с рукой. Он вздохнул. Слова не требовались. Мы все всё прекрасно понимали, никто не хотел участвовать в этой ситуации, но оставлять маму, когда она без остановки звонила каждому из нас, было бы ужасно с нашей стороны. Поэтому брат поехал к родителям на ужин, принося сегодня в жертву самого себя. Хотя участие брата было нежелательно, потому что он тоже мог и выпить с отцом, мы с мамой очень боялись, что и он начнет, как папа, пить, но пока он вроде встречался с девушкой и все было в порядке, поводов для беспокойства не должно быть, но папа мог и предложить, а Рома мог и согласиться.

Ситуация в перспективе продолжала разрастаться как снежный ком. Между звонками я снова залезла в объявления о домах и изменила название города. Нужно уехать куда-нибудь подальше, но…достаточно быстро внимание ускакало в поиск причин, почему я имею право уехать в другой город и почему нет… По идее, когда ты «обычный» человек, то можешь уехать, но когда у тебя семья, которая нуждается раз в полгода в полном резерве всех «спасателей» какие есть, уехать уже сложнее, потому что нет тому никаких причин, кроме как «предательства» родных, иначе зачем тебе уезжать от них? Ты их что, не любишь? Или ты неблагодарный и жестокий человек, готовый бросить пожилых родителей на произвол судьбы? А я такой совершенно точно не былв или может быть была… Не знаю, я не хотела никого бросать, но на пороге очередной этап борьбы с алкоголизмом, и я совершенно точно не хочу в нем принимать участия и не принимать тоже не могу. Мозг ищет какие-то альтернативы, но, кроме отъезда, их нет, все, что можно было сказать, уже сказано множество раз, все, что можно было сделать, тоже сделано, ничего нового в нашем общем сценарии не предвидится, и от этого опускались руки.