Как-то раз уже поседевший вор решил послушать, как его похвалят люди. Он-то ли не богат? Он-то ли не добр, раз богат? Он ли не умен, раз добр? Он-то ли не красив, раз умен?
И позвал вор к себе всех, у кого воровал.
Люди отправились. Вспоминали потом, как сейчас: в тот день молчали птицы, хоть небо стояло высоко, зазывно. Шли гурьбой и головами крутили с привычкой все примечать, но ни одного крыла не застали в дороге. Даже из кустов не шелестнуло. Подумали: «Это к чему?» и пошли дальше.
Пришли. У вора на столе зело брашно. И вроде отведать хотели люди, но как-то не взялось. Ждали чего-то, хоть никто никому об этом даже головой не кивнул.
– Ну! – поднял глаза вор. – Я вас позвал, чтобы вы все сказали мне, каков я молодец перед вами. Я нажил добра, я украсил свой дом. Одежды мои прочнее всех, и сам я хорош.
А люди молчат. Сначала на стол глаза расширяли, а тут как будто и голод им не знаком, не глядят на еду.
– Что же вы молчите? – вор спрашивает. – Помогал я вам, не померли вы, а могли.
– Помогал, как не помогать, вор-батюшка, – сказала тут одна сердобольная и осеклась. Так посмотрели на нее миром: молчи сейчас.
– Может, вы скромные? – озадачился вор. – Так без конфуза говорите совместно, как любите меня! – и ну кафтан на животе расправлять.
– А ты-то нас любишь ли? – спросил старый.
Вор не ожидал, не нашел ответа.
– То-то и оно, что любви ждешь, а сам в себя всю жизнь любуешься, – сказал еще один, древний.
– Ты крал, думал – хитрый, собой гордился. А мы ведали, да не мешали. Хотели знать, как управит тебя Господь. Или не простит, таким и отправишься.
Помолчал вор, подумал. Не ожидал.
– Значит, не любите? – спросил только.
Повернулись гости да и ушли один за другим. Та же, что его пожалела, помедлила в стороне. В дверях сказала:
– Ты бы, вор-батюшка, с козы своей колоколец-то снял. Глядишь, и простят тебя люди, а иначе-то Богу тебя простить с чего?
С тем и закрыла за собой дверь.
– И что? – спросили рассказчика. – На том все и кончилось?
– На том и кончилось, – ответил.
– Так не бывает! – сказал один. – По правде если, так его либо побили бы, либо прогнали вон. И давно, не в тот раз.
– А птиц-то, птиц-то сегодня в небе! – заметил другой.
– Бывает, как не быть, – рассказчик развел седые брови. – Побили б, если б не Бог. Так ведь видели, Бог не бил, ожидая.
– И чего ожидать?
– Пока сдуется.
– Сдулся ли?
– Как не сдуться, когда не любит никто, не хвалит? Сдулся, обмяк с годами. Перед смертью покаялся.
– А люди что?
– А что люди? Люди у нас, ежели не лютуют, одинаково добрые. Сказали:
– Выходит, ты наше нам же на черный день припасал, так и помирай с миром. Вспомянем тебя с любовью, теперь уж что.
И когда помер вор, птиц налетело, как сейчас. Падали с неба, сложив крылья, и снова ввысь. Мол, не дуйся, если подняться хочешь, а то не птицей взлетишь.
– А чем?
– Пузырем.
– А почему одни птицы высоко, а другие в небе низко?
– Каждая птица в свой час припадет к земле, а уж с каких небес ей лететь, про то Бог знает.
Ночью минувшей на небе ни звезды не нашлось, все тучи съели. А поутру солнце палит, и роса ранняя втянулась скоро. Вышли на улицу – сухая трава! У соседского дома свинья под забором валяется да о колья почесывается. Огромная, пятнистая свинья.
Глядь, облака, и те разлеглись окатисто. То ли ветер подует, то ли тучные подушки разбросали свои перья, вот они никак и не долетят до пристанища. Потерялись пушинки, как птицы построились – дом искать.
