Ючжи подняла голову и увидела продавца мармелада. Он появился словно из ниоткуда, и черты его лица оставались по-прежнему неразличимы. Девочка потерла глаза, но это не помогло. Она отпрянула и случайно вступила в липкую массу. Под ногами захрустели не до конца растворившиеся кости.
Хоть вместо лица незнакомца и удавалось разглядеть только размытое пятно, Ючжи представила, как на месте, где у обычных людей рот, открывается и закрывается черная дыра. Голос продавца мармелада раздавался теперь прямо у нее в голове:
– Твоих родителей здесь нет. Где же они могут быть?
– Нет…
«Иди на парковку, посмотри, стоит ли там ваша машина», – шепнула Чжуа.
Ючжи закрыла уши руками.
– Они забыли про тебя и уехали домой. Уже спят, наверное.
– Неправда!
На размытом лице незнакомца появилась широкая, кривая улыбка.
– Не веришь мне?
Он протянул девочке руку, а ей оставалось лишь смотреть, как темные пальцы тянутся к ней.
– Пойдем покажу.
«На парковку ты пойдешь, и что брошена, поймешь, – нараспев зашептала Чжуа. – Растворилась, может, я, но хоть с мамой, не одна. Ты же полностью одна, вот такие вот дела…»
Это было последнее, что Ючжи услышала, прежде чем потеряла сознание.
У Мишки Сони, талисмана Нового Сеульского парка, была короткая бурая шерстка, а в черных глазах блестели звездочки. Его часто путали с мышью, потому что уши сидели слишком широко для медведя, а рот немного выпирал. Первое время велись активные споры о том, не заменить ли талисман – уж слишком он напоминает медведя в другом, более популярном парке развлечений за границей. И все же Мишку Соню никто не уволил. Теперь он встречал гостей на главной площади у входа.
В обязанности дружелюбного задорного медвежонка входило раздавать детям шарики, танцевать и позировать для фотографий. Некоторые ребята, чувствуя полную безнаказанность, позволяли себе его задирать. Прямо сейчас один такой мальчик стоял и тыкал Мишку Соню в плечо игрушечным ножом, который он то ли принес из дома, то ли купил прямо в парке.
Мальчик гоготал, наблюдая за тем, как талисман качает головой. Пришли родители хулигана и принесли чуррос. Ребенок выпустил подаренный медвежонком шарик и ускакал с перепачканным в сахарной пудре ртом.
Мишка Соня стоял неподвижно. Он должен был бы танцевать, кружить по площади, но пока что кружилась только голова человека в костюме.
Внешне талисман выглядел по-прежнему радостно, но внутри у него все бурлило.
– К черту, – сплюнул Сачжун.
* * *
Сачжун работал Мишкой Соней с десяти утра до трех дня. Мужчина поправил съехавшую на бок голову костюма. Хоть удары игрушечного ножа и не причинили ему боли (к тому же некоторые дети шалили и похуже того), в жару бесила любая мелочь. Вдобавок ко всему костюм нагревался и вонял. Словами не описать, как это противно. Насмешки мальчика ранили Сачжуна уже реальным, закаленным в огне лезвием, но вот началась новая песня, и пришлось вернуться к работе, подавляя злость.
Мужчина поднял обе руки, попрыгал сначала на одной, потом на другой ноге и сделал несколько оборотов вокруг своей оси. Дети стали сбегаться к нему, как стая голодных хищников. Если б кто‐то в этот момент прижал ухо прямо к голове Мишки Сони, то услышал бы невеселый бубнеж:
– Зарплата – сто восемьдесят плюс за переработку на параде минус десять за телефон и интернет, двадцать на еду, двадцать пять – прочие траты. Итого остается… А если прибавить к этому то, что уже есть… Если положить на сберегательный счет, то за год накопится… На квартиру в Сеуле нужно…
