– Золотая рыбка?
– Весьма. И с норовом: не по ней – щукой обернется. Но простые желания исполняет справно – машину, квартиру, дачу там или еще что. Только в Москве квартиру не проси.
– Не дадут?
– Дадут. Но спроса на московские квартиры лет десять не будет. Подумай, чего хочешь. Не прогадай. Кого учу, ты умный. – Юрковский прикрыл глаза, нахохлился. – Запарился я…
Про желание Быков слышал и раньше. Значит, «Героя» дадут, раз желание. Ничего иного, если честно, он не ждал. И желание припас загодя. Просьбу. Хорошо выверенную просьбу.
Он тоже забился в угол кресла, но не спалось. В свете плафонов, горевших вполсилы, видно было, как сдал Володька. Сейчас он казался стариком; редкие волосы слиплись, череп, просто череп, а не голова. Стало стыдно своего здоровья, красной рожи, долгих дней ничегонеделания.
Тьма внизу, зато над тучами – луна. Большая, что прожектор. Для влюбленных старается.
Незаметно для себя он задремал и очнулся прямо перед посадкой. Снаружи серело, видна была тайга, тайга и снег.
– Отдохнул, герой? – Юрковский опять смотрелся молодцом. Умеет собираться, умеет, не отнять.
– Где мы, не пойму?
– Сейчас, недолго осталось. – И действительно, тайга надвигалась, ближе и ближе, затем показалось поле, бетон, фермы. – Новосибирск, друг мой, резервная столица.
Движение прекратилось нечувствительно, забытый бокал на столе не покачнулся. Это вам не на Венеру садиться, дорогие товарищи.
Через полчаса они были в зале ожидания – так определил для себя Быков комнату, в которую они попали из перехода метро. Над ними хлопотали не то парикмахеры, не то гримерши – подправляли прическу, пудрили кожу. Быкова заставили переодеться в парадную форму, выданную тут же, – «это теперь ваша». Сидит ловчее, чем своя, и материя добротная, но – покоробило.
– Ничего, Алексей, искусство требует жертв. Это для кинохроники. – Юрковский подмигнул, но вышло невесело.
– А где остальные? Миша, Иоганыч? – И, словно услышав, из другой двери, не той, откуда пришли они, показались и Крутиков, и Дауге.
– Гриша, – шагнул было к нему Быков, но тут их позвали:
– Проходите, проходите, товарищи! – Звали так, что медлить было – нельзя.
Он пропустил всех вперед – Юрковского, Мишу, улыбнувшегося им какой-то смущенной, даже тревожной, улыбкой Дауге – и пошел рядом с последним, искоса поглядывая в застывшее, серое лицо Иоганыча. И шел Гриша не своим шагом, легким, даже разболтанным, а ступал на всю подошву, твердо и в то же время неуверенно, так ходит застигнутый врасплох пьяный сержант перед нагрянувшим командиром полка.
Если бы действительно пьян.
Из довольно непритязательного перехода они прошли в чертоги – высокие потолки, мрамор, яркий дневной свет, странный на такой глубине – над ними метров пятьдесят породы, не меньше. По ровной, без складочки, дорожке они прошли вглубь, где и остановились. Напротив, за столиком с гнутыми ножками, сидел человек. Не первое лицо государства, даже не второе, но третье – несомненно. Хотя – как посмотреть. Откуда посмотреть. Для многих – он самый первый.
А рядом, но на своем неглавном месте – рангом пониже, все больше незнакомые, за исключением одного Краюхина, в генеральском мундире, покрытом чешуей орденов. Tyrannosaurus Rex, вспомнил Быков рисунок Дауге.
– А, вот они, наши герои. – Человек за столиком был непритворно доволен. Он любил быть добрым – к своим, награждать, давать заслуженное. – Именно благодаря вам, таким как вы, наступил сегодняшний день. Впереди… Ах, какая впереди жизнь! С нынешнего дня… – Речь лилась, плавная, ласковая, сверхтекучая. Потом перешли к протокольной части: «За проявленные при этом мужество и героизм…» Всем вручили по ордену, а Быкову, как и предсказывал Юрковский, еще и Золотую звезду. Дыры в кителе не потребовалось, по крайней мере сейчас: на орденах были хитрые крючочки, как у клещей. Держатся. Когда присосется, начинает раздуваться.
