Даже думать не хочу, что бы стало, не появись рядом с ней господин Каррас. Я, конечно, бесконечно ему благодарна. На радостях за спасение Машки бросилась чужому мужчине на шею, осыпая безостановочным и сумбурным потоком благодарностей. Разобрал ли он что-то из этого словесного безобразия, не знаю… но самого Александра немного потряхивало, что даже ничего колкого в ответ не сказал. Просто развернулся и ушел.
Я нашла их у бассейна, а дальше ― пустота. На меня будто опустился свинцовый вязкий туман и уволок в бессознательность.
Я смаргиваю слезу, берусь занемелыми пальцами за край Машкиного одеяла и лучше укрываю ее. Выхожу из детской комнаты со щемящей болью за грудиной и растущим в геометрической прогрессии чувством вины перед дочкой. Я не должна оставлять ее одну после того, как она едва не утонула.
Не должна… но выбора нет.
Постараюсь чаще заглядывать к ней. Лишь бы пережить этот день.
А он назло тянется, как вечность. Усталость и беспокойство превращают минуты ― в часы. Все валится из рук. На кухне надолго не задерживаюсь. Меня посылают в другую часть особняка после того, как я разбиваю пару тарелок. Их стоимость будет вычтена из будущей зарплаты, но эта неудача не идет ни в какое сравнение с рвением к Машке. Я выдумываю предлоги, чтобы отлучиться и прокрасться к ней во флигель. Даже находя ее в кроватке в обнимку со снеками и любимой игрушкой, читающей детскую книжку, я не успокаиваюсь.
― Мам, ― с деловитым вздохом Машка захлопывает сборник рассказов про животных с красочными иллюстрациями, ― ну я же в порядке! Хватит бегать туда-сюда!
― Прости-прости, ― быстренько целую ее в лоб, заодно проверяя, не повышена ли температура. Все-таки вода в бассейне была холодной. ― Больше не буду.
― В гости заходил дядя, ― делится дочка, хрумкая небольшую мисочку сухариков со вкусом сметаны и лука.
― Дядя? ― подбирая игрушки с пола, я замираю. ― Какой дядя?
― Который меня спас.
Господин Каррас? Разве он не уехал на работу?
― Что дядя хотел?
― Спрашивал, как у меня дела, ― Маша пожимает плечами. ― Он принес тортик. Очень-очень вкусный. Извини, ― смотрит на меня щенячьими глазками, быстро-быстро хлопая ресничками. ― Я тебе не оставила…
И еще на сухарики налегает. Обжорка.
― Не переживай, ― я растерянно улыбаюсь дочке, раздумывая над очередным приступом доброты своего начальника. ― Машуль, помнишь, мы с тобой говорили о том, что нельзя разговаривать с малознакомыми людьми и тем более впускать их домой?
― Но, мамуль, он у себя дома, а мы в гостях.
Туше.
― Я понимаю, малышка.
― И он не заходил. Подарил мне тортик и ушел. Мамочка, он мне нравится. Он добрый и хороший.
― Потому что угостил тортом?
― Ага.
Так дело не пойдет.
― Доченька, пообещай, что в мое отсутствие не будешь никому открывать дверь. Договорились?
Машунины плечи никнут.
― Даже дедуле?
С обезоруживающей надеждой ждет моего решения.
― Дедуле можно.
― Ура!
Закончив экстра уборку игрушек, я забираю у Маши сухари.
― На сегодня свой лимит вредной еды ты исчерпала, ― выдаю я объяснение.
Дочка обиженно выпячивает нижнюю губу и с демонстративным скрещиванием рук резко отворачивается, ругая саму себя:
― Маша-Маша, не надо было говорить про тортик…
***
После долгожданного завершения смены я возвращаюсь домой и прямиком мчусь в душ, чтобы смыть с себя утомленность. Вот бы кто массаж сделал… Остаток дня я драила бильярдную в одиночку и боюсь, что утром не разогну спину.
