«Внимание! Говорит Москва! Передаем важное правительственное сообщение! Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело – правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
Каждая фраза гулким эхом отдавалась в груди. Каждый звук, каждая интонация диктора брали в тиски сердце и немногочисленные блуждающие в голове мысли. Война… Смысл этого слова не доходил, наталкиваясь на стену отчаянно сопротивлявшегося сознания. Последний аккорд величественного голоса стих, радио умолкло, отбросив мысли куда-то в пустоту, оставив наедине с этими разбросанными несуразными осколками. Война… Никогда не подозревала, насколько громкой может быть тишина: она, словно холод, заполняла собой все предоставленное ей пространство, мягко касалась кожи, одежды, волос, заставляя вздрагивать и ежиться. Какое простое слово, и в то же время сложное. Война…
Я опустила взгляд и только тут заметила, что уже несколько минут оцепенело держу на весу нож, лезвие которого застряло в темном мякише хлеба. И вдруг я словно очнулась, вспомнила о маме; погруженная в давящую тишину, я несколько минут не слышала ее аккуратных размеренных шагов. Я обернулась.
Мама стояла посреди кухни, безвольно опустив тонкие бледные руки и наклонив голову, отчего ее красивое лицо скрыли темные волны длинных густых волос. Мы стояли, не шевелясь, и прислушиваясь к утреннему дыханию двух дорогих нам людей – маленькой Марийки и папы, только что вернувшегося с ночной смены.
Уже к полудню в нашем небольшом шахтерском поселке объявили всеобщую мобилизацию. Все здоровые и сильные мужчины, мои ребята-одноклассники, которые еще прошлой ночью делились у костра своими мечтами и планами, прибыли с вещами и документами в поселковую управу. Женщины молча плакали, старики задумчиво курили, дети со страхом держались за материнские юбки. В домах не осталось никого. Только вчера мы всем поселком танцевали и праздновали, сегодня также вместе собирали отцов на фронт, а парней – в учебку.
На небольшой поселковой площади – яблоку негде упасть. Семьи прощались, обнимали родных мужчин, говорили последние напутствия. Свой тяжелый сельский быт оставались нести только женщины, дети и старики.
Мама собрала отцу вещи, провизию на несколько дней, уложила все в вещмешок и молча, только иногда тяжко вздыхая, отправилась с нами на поселковую площадь. Все время пути и сборов у поселковой управы мы молчали. Слова, как будто толкались в голове, но наружу выйти не могли. Да и любая фраза казалась теперь какой-то пустой и ненужной. Мама тоже не проронила ни слова, наверное, как и я, боялась: если заговорит, точно разрыдается, а отцу и так нелегко.
Он обнял нас троих, крепко поцеловал маму и произнес:
– Бережіть себе, мої дівчатка9, – повернулся и пошел к односельчанам, которые к этому времени уже успели выстроиться в неровные прямоугольные колонны.
Построение было закончено, и наши мужчины, как по команде, обернулись, без улыбок помахали своим семьям и тихо зашаркали обувью по пыльной летней дороге, сопровождаемые тревожными взглядами жен, матерей и плачем детей. Мы стояли втроем с мамой и Марийкой, смотрели вслед удаляющейся фигуре отца, молчали… Увидим ли мы его когда-нибудь? По щекам беззвучно катились теплые слезы. Ясное и безоблачное июньское небо накрыли тяжелые тучи, закрывая солнце. Пошел затяжной, мокрый, превращающий пыльные дороги в грязь проливной дождь.
