Дом как будто опустел. Нам предстояло научиться жить без папы: не только ходить, работать, дышать, но и взять на себя мужские обязанности по хозяйству: колоть дрова, ремонтировать надворные постройки, вытаскивать из колодца тяжелые ведра с водой.
Мама теперь была молчаливой, тихой, даже как будто стала меньше ростом. Больше мы не слышали от нее малоросских задорных шуток, ядреных поговорок, резкого, сказанного на злобу дня словца.
Настоящей пыткой для нас теперь стало прослушивание утренних вестей по радио. С холодящим в душе ужасом мы узнавали сухие сводки с фронтов, которые громко, методично и почти торжественно зачитывал диктор. И, не признаваясь в этом друг другу, думали об одном: на каком из этих направлений в общей битве, рискуя ежеминутно жизнью, сражается наш отец. Каждый раз мысли сковывал страх, когда мы узнавали, что враг, несмотря на отчаянное сопротивление и героизм советских войск, быстро продвигается дальше, захватывая все новые и новые города и поселки, а, значит, неровен час, скоро будет здесь, и немецкие солдаты пройдут и по нашим улочкам.
Мама с каждым днем ходила все более задумчивая, а потом позвала нас с Марийкой и сказала:
– Дівчатка мої тут стає дуже небезпечно. Якщо німці також швидко просуватимуться вперед, то цілком можуть скоро опинитися тут. Треба щось зробити10.
– Что же нам делать? – с нарастающей тревогой спросила я.
– Думаю, я напишу своєму братові в Куйбишев. Марійку відправимо туди. А ми з тобою, Мотя, залишимося. Господарство кидати не можна, тай у колгоспі ніхто не відпустить. Потрібно працювати, відправляти продовольство на фронт11, – продолжила мама.
В итоге через неделю, когда мы получили положительный ответ от дяди из Куйбышева, с тяжелым сердцем и не плача только, чтобы не пугать ребенка, мы посадили Марийку и других детей и подростков в обоз, который отвезет их к железной дороге. Там соседи помогут посадить ее на поезд. Опасно, волнительно, особенно если учесть, что кругом война, но это была единственная возможность хоть как-то спасти ребенка.
Нам же с мамой предстояло остаться. Дом, хозяйство, работа в колхозе, в котором теперь трудились не только днями, но и ночами напролет. Весь наш поселок, все наши друзья и знакомые теперь работали практически круглосуточно: шили, вязали, доили коров, выращивали хлеб, овощи и корнеплоды. И все ради того, чтобы все собранное продовольствие и вещи направить родным и совсем незнакомым солдатам на фронт.
Мы остались совсем одни, но одиночества не чувствовали – некогда: встречались в опустевшем доме только по ночам. В одну из таких августовских ночей, примерно через месяц после ухода отца и через две недели после отъезда Марийки я вернулась домой, завершив очередной изматывающий до исступления рабочий день. Поев печеной картошки и запив ее водой, я, буквально засыпая на ходу, упала на панцирную кровь, которая стала раскачиваться в такт моему движению, убаюкивая еще больше. Проваливаясь в забытье, я услышала странный шум: карябанье когтей по бревенчатым перекрытиям дома, навязчивое перепуганное мяуканье и громкий топот мохнатых лап. Мурзик! Обычно спокойного нрава, сегодня он, кажется, решил свести меня с ума. В него, как будто бес вселился: кот прыгал на стены, лез в закрытые окна, бегал по комнатам и кухне. Ну, я ему сейчас устрою. Я вновь открыла глаза и крикнула:
– Мурзик, морда пучеглазая! Ты что творишь?
