– В Троицком, – сказал Павлик, сосредоточено работая скрепкой. – Лавка, поди, какая-нибудь на три квадрата. В Троицком аренда дурная.
– Восемьдесят два, – сказал я.
– Что восемьдесят два?
– Квадрата.
Фашист, у которого ключ, наконец, забрался в нужное отверстие, замер, так и не повернув его.
– Вы идиоты, – немного подумав, сказал он. Затем, наконец, Павлик сделал несколько движений ключом, замок открылся, Павлик толкнул ворота и повернулся ко мне:
– Прошу!
Я вошел в ангар павликовой станции и огляделся. Три подъемника, яма, тумбы «Спутников», в которых слесаря хранят свой инструмент. Не бедно.
Павлик остановился перед тумбой с инструментами, поковырялся, вынул ключи, которые мне были нужны для ремонта и отдал.
– А ты чего сегодня делаешь-то? – внезапно спросил Павлик.
– А что?
– Ну как – «что?» Сегодня четверг.
Я вспомнил, что раньше мы собирались по четвергам в бильярде. Павлик продолжил:
– Такая новость… Такая должность… Пришел бы. Посидел с рабочими.
– А, – понял я. – Ну так, для информации – у меня зарплата 200 баксов пока.
– Зажиточно директора книжных живут, – Фашист пошёл по «Спутникам» сверять инструмент. Инструмент слесаря «пятили» с завидной регулярностью.
– Не знаю, куда дензнаки складывать, – тут я вспомнил, что уже лет сто, наверно, не играл в бильярд. – Тысячу лет вас всех не видел. А кто сегодня будет-то?
– Валентиныч твой будет. Близнецы. Петя. Приходи. Я ставлю.
«Сколько же они мне ставить-то будут, – подумал я. – До конца жизни, что ли?»
– Не. Так не пойдёт… Разве что в долг. До первой зарплаты.
– Ты же меня знаешь, – сказал Павлик. – В долг – значит, в долг. Я долгов не прощаю.
– И не надо, – меня уже охватило радостное возбуждение. – Во сколько?
– Ну, набери меня, – Павлик задрал голову и близоруко сощурился на часы, что висели над воротами станции. – Ну часа в четыре набери. Добалакаемся окончательно, э?
– Э, – согласился я. – Отчего же не «э».
14.
Тогда, пятнадцать лет назад, в жизни Весниной я значил очень мало. Я плохо представлял себе, сколько у неё поклонников и связей, но для меня было очевидно, что много. Она была вершиной женской красоты, апогеем, совершенством.
То, что она обратила на меня внимание тогда, в институте, было с её стороны каким-то проявлением мягкости и сострадания.
И совсем неудивительно, что через пятнадцать лет после института она меня не узнала. Я ещё немного поцеплялся за то, что, может быть, она просто сделала вид, но обманывать самого себя я не любил и поэтому, когда Веснина появилась ещё раз в книжном и обратилась ко мне на «вы» с той отстранённостью, с которой обращаются к незнакомым людям, я не был удивлен нисколько.
– Добрый день, – Даша дежурно улыбнулась. – Димитрова, надо думать, ещё не было?
– Не было, – я чуть было не сказал «Даша», но вовремя одумался. – А большая ли тайна, по какому вы вопросу?
– По вопросу трудоустройства, – ответила она. – А большая ли тайна, кто, собственно, вы?
– Я – ответственный за кофе-машину, – ответил я. – Если вам повезёт устроиться у нас, я буду делать вам кофе.
– Да? – непонятно было, поверила Веснина в это или нет.
– Да.
– Ну я тут у вас погуляю немножко. Должны же мы со Змитером когда-то встретиться.
– Погуляйте, конечно. Кто же лучше вас погуляет, – вставил я оборот Шепетинского.
Веснина улыбнулась мне и пошла осматривать полки с книгами.
Скоро появился Димитров.
Димитров поздоровался с Весниной и прошел через зал книжного в нашу офисную комнату. Даша несмело спросила меня:
