– Мнэээ… Книги брать?
Борис задумался.
– Если на такси поедете, так и возьмите.
– На такую роскошь у нас денег нет. Во всяком случае, пока.
– Будут, будут деньги, обязательно, Александр Николаевич! Не сомневайтесь.
– Хорошо. Значит, к началу четвёртого и подъеду?
– Да, жду вас.
Надо было вставать. Решение было принято и по идее мне должно было сейчас много легче, но легче не становилось.
Я встал, попил воды, побродил по квартире. Постоял у окна. За окном уже совсем очевидно разлилась зима, но снег меня не обрадовал. Я сел за компьютер, почитал ленту. Ни один из постов не то, чтобы не зацепил. Не остался в памяти ни на минуту. Я читал предложение, переходил к следующему, а предыдущее забывал. Осознав это, я картинно потряс головой – иногда помогает и что-то картинное. И задумался – что это со мной?
Ответ пришел быстро.
Я жил со своими Маяками уже десять лет.
Это была «моя прелесть», как говорил Голум.
Почти всё, что я писал в большой форме – а написал я две пьесы и две повести – так или иначе, было связано с Маяками.
И моя неудавшаяся в коммерческом плане книга заканчивалась главой «Сверхзадача», главой о Маяках.
Я очень к ним привязался, к своим Маякам. Я полюбил эту свою концепцию. Она стала лейтмотивом всей моей жизни, смыслом её существования. Что-то неразрывно уже сплетённое со мной.
А теперь я её продавал.
– «За франки», – вспомнил я фильм «Утомленные солнцем». – «Тебя пошло купили. За франки», – повторил я фразу целиком.
Я пошел на кухню, достал сигарету и закурил. В голове крутились слова Дмитрий Валентиновича: «Можете взять и забыть. А можете взять и не забывать. Память – это дело такое…»
Я успокаивал себя тем, что в действительности ничего такого не забуду, никто ничего не может похитить из моей памяти, «что моё – то моё», напевал себе я из Розенбаума, но это отчего-то не помогало.
Мне было не двадцать лет, когда можно было прикидываться дуриком и подписываться под документами без оглядки.
Мне уже было тридцать шесть. И если я что-то обещал на словах, даже не подписывая, мне нужно было держать. И я держал. Ну, иначе нельзя. Иначе сам себя очень быстро разуважаешь, и дело не в окружающих, хотя и в них тоже.
А тут договор.
На десять тысяч долларов.
И мои Маяки.
– Да и чёрт с ними, – прошипел я зло вслух. – Придумаю что-то ещё.
Хотя мне самому было совершенно ясно, что ничего большего я в своей жизни уже не придумаю.
Я докурил, потушил сигарету, встал и снова пошел к компьютеру.
Снова бессмысленно стал открывать страницы, и тут мне пришла идея помечтать, что же это такое я себе могу позволить на красивую сумму в десять тысяч долларов.
Я откинулся на диван и закрыл глаза.
Сначала я представил себе Дашу Веснину.
Попытался представить нас с ней в городе Амстердаме. Ну, или хотя бы в Брюгге.
Я представлял, представлял, но никакого кайфа от этого не было.
В голову лезло, что я проведу неделю в этом самом Амстердаме, но потом-то. Потом. Потом я вернусь домой.
А ещё потом кончатся эти десять тысяч долларов.
И я буду и без денег.
И без «моей прелести».
Картина получалась депрессивная, чёрно-синих тонов картина, без оранжевого или хотя бы зелёного. Некрасивая была картина.
Не воодушевляющая.
16.
В половину третьего я стал собираться и вызвал такси.
Сборы на улицу у меня происходили легко – лишнего шмотья никогда не было. Одни штаны, две рубашки, выбор недолгий. Курточка, ботинки. У меня даже крем для ботинок был только один, чёрный. Поэтому все ботинки (синие, коричневые, серые) у меня постепенно приобретали чёрный цвет.
