– Здорового человека, здорового, – прошептал я и добавил, подражая Венечке Ерофееву. – Тяжело мне, ангелы. Дайте поспать. Напойте колыбельную. А?
Я сказал и прислушался. Иногда, откуда-то из совсем далёкой соседской квартиры доносились неясные, но явно религиозного характера песнопения. Я считал их колыбельными песнями ангелов – именно для меня. Но сегодня ангелы молчали.
Я вздохнул и перевернулся на другой бок.
– Вот сколько производит хорошая бетономешалка? – подумал я. Спать не хотелось совсем. Вернее, хотелось. Но не моглось. – Я был бы хорошей бетономешалкой, или нет? Если в меня засыпать цементу, песка и бетону?
Я снова перевернулся. Хотелось думать о приятном, и я стал думать о том, что я был бы хорошей. Производительной бетономешалкой.
При выходе из запоя ночью существует одно руководство, одна заповедь, которую нужно неукоснительно соблюдать. Заповедь эта – ляг и не шевелись. Не крутись из стороны в сторону, лучше не будет ни на одном из боков, на спине не будет лучше тоже; если ляжешь на живот, это опять тебя ничем не спасёт. Даже если разверзнутся небесные хляби*, и сам Сатана в чёрных молниях прыгнет тебе за спину – не переворачивайся на другой бок и не смотри на него. Тем более, что, скорее всего, это никакой не Сатана, а твоя кошка решила ободрать картонный футляр от гитары. Оттого и столько звука.
Не вертись. Это просто состояние организма, когда ему плохо в любом положении. Будешь вертеться – совершенно точно не сможешь заснуть.
Заповедь эту я хоть и знал твёрдо, но никак не соблюдал, и этой ночью, если бы у меня была резьба, я бы уже давным-давно провертелся в спинку кровати и намертво там бы застрял. Где-то предположительно по пояс.
Я убеждал себя не шевелиться, я говорил себе: попробуй лучше дышать тихо и размеренно, а ещё попробуй остановить все мыслительные процессы. Я знаю, это почти невозможно, но попробуй – без этого никак не уснуть.
В такие ночи слух мой отчего-то становился очень острым, и я знал прекрасно, что где-то в квартире внизу завели собаку, и что спит она в коридоре. Знал периодичность походов соседей в туалет. Знал, что по уикендовым ночам кто-то ходит на балкон курить, знал, во сколько кладут спать детей, которые топочут сверху, мог дешифровать все движения моей кошки – откуда она спрыгнула или что пошла жрать, а может быть, и вовсе залезла на стол.
Ночь – она вообще для звуков. Когда исчезают почти все информационные поля, все эти радиоприемники и телевизоры, DVD-проигрыватели и каналы, по которым смотрят порнофильмы, всё-всё исчезает, до последнего держится только лифт – он может загудеть и в два, и в три ночи, а по выходным загудит обязательно.
Эти мои размышления прервал телефонный звонок.
У товарища Розенбаума есть песня «Ночной звонок». В ней, в этой песне он сообщает, что не любит ночные звонки. Говорит, что кроме беспокойства, ничего такие звонки не несут. Я вполне разделял эту мысль, но трубку, тем не менее, взял. Слава богам, это был ДэВэ, от которого не стоило ждать каких-то неприятностей.
– Здравствуйте, ДэВэ.
– И вам того же, АН. Я понимаю, что поздно. Но дело достаточно безотлагательное. Тем более, что по вашей просьбе. А я завтра улетаю в Лондон, понимаете ли.
– Понимаю, кто же лучше меня вас поймёт, ДэВэ. Говорите…
– Тут такое дело… Что лучше не по телефону. Это про вашу организацию, АН.
– Про Шепетинского, что ли? – я считал себя очень проницательным мальчиком.
