Читать онлайн Ольга Римша - Мечта моя, Марракеш

Марракеш – один из четырех имперских городов Марокко. В сердце старого города – площадь Джема аль-Фна. Здесь можно увидеть акробатов, сказочников, продавцов воды, танцоров и музыкантов (Википедия). Круто! Я хочу побывать в стране, где продавец воды – сродни сказочнику и музыканту! Там точно знают, в чем смысл жизни.

1.

Запотевшие окна автомобиля – отличный холст для примитивных мыслей. Длинный палец с круглым ногтем вдавливал в стекло смысл. Несколько линий, несколько кружков, зигзаги, цветок, улыбка, дым. Затем нервное движение – и сквозь мутный налет зияет маленькая дыра в мир, оставшийся под обстрелом туч. Вода живет сама по себе. В ней – жизнь. Чуть утихнет и снова бьет. Она не любит тишины. Она в ней становится затхлой.

Радио сбивчиво бормочет. По салону распространился запах сигарет и теплоты. Сидение откинуто. Ногам мало места. И хочется дышать. Но улица – лужи – грязь. Всё это как-то несерьезно…

– Она спит?

Отрывает палец от влажного стекла, поворачивается.

– Глаза закрыты, – задумчиво, желая разобраться. – Может, толкнуть разок?

– Не надо.

– А вдруг притворяется?

– Ты идиот.

На заднем – девушка лет двадцати пяти, скрючив длинные ноги, запрокинула голову и руки сложила на груди. Тут по-иному не уложишься. Только спустя пять минут откроешь внезапно глаза и увидишь серый потолок в дыму. И двух людей. Один курит, не зная, чем занять рот, другой – рисует, не зная, куда деть пальцы. А ты лежишь и думаешь про себя, что спать и только делать вид – это почти одно и то же. Главное, побороть странное желание распахнуть глаза, именно в тот момент, когда на тебя смотрят.

Серо-зеленые глаза – на фотке очень четко видно. А если так посмотреть, цвет просто болотный, с гнильцой в общем. Зато у него красивые уши. В восемнадцать с ним что-то произошло – он постучал товарищу, вытащил его в подъезд и сунул в руку цыганскую иглу с куском хозяйственного мыла. Тот долго не думал. Подставил под ухо мыло и, прищурив глаз, воткнул иголку в мочку. С тех пор там едва заметный шрам. Серьгу он бросил носить и больше не собирается.

Он за рулем автомобиля. Снаружи смыта грязь, а вот внутри… Окна запотевают, открывать их не хочется. Больше всего на свете он ненавидит сырую одежду. Дым по салону растекается тусклыми дорожками, никто не кашляет – к дыму пора привыкать. И он курит, не тратя совесть. Много и мимо. Затягиваться его так и не приучили. Порой он бросает усталый взгляд на полупустую пачку и думает, что переводить сигареты не стоит. Но снова и снова его рука тянется к ним и поспешно запихивает в рот. Дождь так мерзко то и дело пришлепывает по крыше, а длинный парень с детским, но хмурым лицом, затер до прозрачности стекло и смотрит туда, не отрываясь. Вдруг поворачивается и говорит:

– Илюх, у тебя с ней было?

– Не твоё собачье дело.

– Так было?

– Отвали, а?

В багажнике он везет тайну, которой до предела заполнится вся последующая жизнь.

2.

Я маленький человек. Я маленький человек. Я маленький…

Каждое утро, заваривая чай, я думаю так. Заглядываю в шкаф, где хранится хлеб, натыкаюсь на зеленые корки и, сморщившись, хлопаю дверцей, чтоб та погромче долбанула. Я злюсь. Всегда, затыкая как скважину душу, всегда, не заботясь о смысле, я ем что попало и пью. Я перестал получать удовольствие от пищи. Я не умею зарабатывать столько денег, чтоб наслаждаться. Жизнь. Без денег она глуха.

Без денег я не могу даже попасть в кино. Вход закрыт. Места заняты. И в темном уютном зале кто-то жрёт поп-корн. А я вот уже три года не был нигде, кроме работы и грязного дома. Я менеджер по продажам краски. Пять дней в неделю вылетают из жизни как в трубу. Выходные – тоже не жизнь. Проклятая семья, затраханная проблемами. Вчера сломался чайник, неделю назад приходили из энергосбыта, сегодня ночью я слышал, как в прихожей искрится проводка. Я закрыл глаза и считал. До десяти, ста, тысячи… Бессонница паразитирует на моем мозге регулярно.

Три года назад я женился. Маша хорошая девушка, она умеет быть женщиной. Она любит готовить, стирает белье, кричит по вечерам и прячет от меня пиво. А я и не думал никогда, что любить – это вот так, просто терпеть кого-то рядом. Годами и десятилетиями. Терпеть невыносимость, ждать того, чего никогда не случится. Но ждать и ждать… Растить упрямый рог. Маша не знает пока, что я задумал.

Четыре года назад у нас появилась дочка. Моя маленькая плаксивая дочка, с кучеряшками на висках как у меня, с тоненьким голосочком, дурашливыми привычками хватать все со стола, подбирать окурки… Когда я узнал, что стал папой, то жадно напился и принялся вспоминать красивые женские имена. Через день я послал Маше записку с какой-то измятой медсестрой: «Назовем Маргаритой». Нашу дочку зовут Ксюшкой. А Маргаритами называют других.

Поначалу я не подозревал, что на самом деле, с самого рождения был маленьким человеком. Мне вполне хватало. Одному. Когда нас стало трое, я вспомнил, что быть мужчиной – это не просто заниматься сексом с девушками, смотреть футбол и пить с друзьями. Если в твоем доме живет крошечное существо, чья жизнь зависит от зарплаты, которую ты обязан раздобыть, всякая копейка вдруг приобретает власть над тобой, а месячные суммы кажутся ничтожными. Тем более, если крошечное существо нуждается в лекарствах. Когда оно смертельно устает от плача, и ты, маленький никчемный человек, продаешь болванам краску разных расцветок лишь для того, чтоб жизнь твоего существа продлилась. Жизнь бесцветная, безальтернативная, если нет денег.

Однажды в воскресенье мы пошли в парк. Ксюшка бегала по песочнице, а Маша как-то странно на нее смотрела, не отводя глаз. «У нее что-то с ногами…» Она бормотала себе под нос. Со следующей недели Маша с дочкой поселились в больничных коридорах. Поначалу я злился, каждый доктор выхватывал из моего кармана то обед, то ужин, а иногда и недельный улов. Но потом и я заметил, что с Ксюшкой действительно что-то происходит. Раньше я любил смотреть телик, а теперь включал его на жуткую громкость, а сам наблюдал за дочкой, играющей на ковре. И мне было противно, я будто следил за преступником, который вот-вот проколется.

Доктора все как один жулики и лентяи. Мы говорили – у нее головные боли, по ночам она громко кричит, от долгой ходьбы заплетаются ноги, немеют руки… А они посылали нас к своим товарищам. Наверное, чтоб и те пошиковали на мои жалкие деньги. Только один спустя несколько месяцев сделал какое-то там обследование, понял, возможно, что денег у меня больше нет и сказал: «Хордома крестца». Чего?..

Это потом я узнал, что бывают такие опухоли, которые растут прямо из кости. Они страшно привязчивы и жрут человека без всякого стыда. Одной операции не хватит, нет. Часто они, эти твари, преследуют человека всю жизнь. Ученые спорят – доброкачественные они или злокачественные, по мне так, они полное говно. С недавних пор больше всего на свете я ненавижу опухоли. Любого вида. К тому же некоторое время назад нам сказали, что у основания черепа тоже появилась эта мерзость. Она плодится, а я не успеваю продать столько краски. У нас в конторе просто нет таких денег, что нужно.

Моя крошечная дочка столько раз лежала в больнице, сколько я не лежал за все свои двадцать девять лет. Ее резали ножом, эту кроху, столько, сколько я не резал себе палец. Она так знает боль, что кажется мне миниатюрным прокаженным. У нее теперь мудрые глаза. Я боюсь, когда смотрю в глаза своего крошечного ребенка и вижу в них мудрость. Я ощущаю себя виноватым, но глупым, бедным и бессильным.

Я не умею зарабатывать деньги. Таких как я очень много. Это не вопрос желания или труда – это данность. Есть люди, не умеющие рисовать, петь, плясать, пить. В этот обыденный ряд попадает и категория подобных мне людей. Как ни старайся, как ни копи или выбивайся из сил, деньги селятся в чужом кармане. Нас много, и мы маленькие люди, не знающие, как себя спасти. Мы не умеем зарабатывать деньги, но лучше всех умеем делать долги.

В последнее время Маша слишком много мечтает. Перед сном кладет мне на плечо горячую голову и шепчет, что где-то там, в далекой Германии есть удивительная клиника и добрый доктор, который спасет нашу крошку от боли, а нас – от страха. Для этого всего-то и нужно, что сто тысяч евро. Но для маленького существа, попавшего в беду, мы должны сделать всё. Совершенно всё. Потому что никому, кроме нас, этого не сделать.

Я ненавижу этот разговор. Я медленно глажу ее по голове, а сам сдерживаю руку. Та рвется ко рту – заткнись, умоляю! Я понимаю. Я не идиот. Но если б кто-нибудь сказал мне раньше, что людям, не умеющим зарабатывать деньги, нельзя иметь детей.

Когда Маша засыпает, я подсчитываю в уме, сколько кому должен. Давно перестал записывать, я заранее знаю, что ничего не отдам. Не потому что не хочу, а потому что каждый день вижу, как Ксюшка плачет, переставляя как попало ноги. В этот момент у нее на лице странная гримаса. И всякий раз, день ото дня, я корю себя за то, что ни на что не способен. А главное – мне теперь почти все равно. Когда мир без остановки требует от тебя что-то, чего ты дать никак не можешь, жизнь становится будто чужой.

В тот вечер Маша снова начала свою любимую сказку. Я терпеливо слушал, ничего не говоря, ждал, пока уснет. Ксюшка хныкала в соседней комнате. Затем все затихло. Я встал и оделся. Вгляделся в спящие лица, поправил одеяла. Крошка даже во сне казалась мне далекой и странной. Маша – несчастной, но верящей. Она положила руки под голову и поджала к животу ноги. Она еще не знала, что я задумал.

3.

Ночью трасса красива. Автомобили – всего лишь два круглых светящихся глаза. И взгляд ловит их в момент прыжка из-под земли. Медленным редким караваном они плывут по одной невидимой линии, а мимо просвистывают в одно мгновение. Кажется, что в этом кусочке охваченном мною мире не действует ни один из законов реальности. Сегодня всё будто только выдуманное мной или ещё кем-то.

Но деньги, деньги… Они опускают меня в грязь и лужи. Дорога грязная, совсем не сказочная, просто темная и гулкая. Мне немного холодно. Руки лезут в карманы и ищут тепла. Сам собой я согреваюсь. А в карманах всё, что сумел нарыть дома – пятьсот рублей одной зажульканной купюрой, две сотни и мелочь. Я всегда мог отыскать мелочь – стоило лишь пошарить по давно не ношеным курткам, пиджакам, брюкам и сумкам. Курить я бросил. Моя совесть не признавала такой безнравственной траты денег. Правда, от другой привычки я так и не отвертелся. Не выдержал – по пути купил в покосившемся ларьке банку дешевого пива. Она теперь противно охлаждала мне левую половину груди. Там у меня большой внутренний карман с потайной дыркой во внутренности куртки. И кто знает, что можно там однажды отыскать.

– Куда?

– До Горного подбросишь?

– Сколько?

– Сотня, – я всегда чувствовал неловкость, предлагая деньги.

– Сколько?!

– Мужик, у меня больше нет, а в Горный позарез надо…

– Ну извини…

– Слушай, а мобильником возьмешь?..

Взял. У меня есть ещё один. Сегодня вечером я вытащил Машину симку, бросил в дальний угол верхней полки комода и припорошил трусами. Теперь её потертый серебристый Самсунг принадлежит вот этому бородатому мужику, курящему так, что и мне охота.

– Сигаретой угостить?

– Нет, бросил…

– А, ну возьми там на заднем где-то семки есть… Я тоже бросаю.