У русских это получается органично… хотя… – произнесли над моим ухом.
Рядом со мной любовались картиной два француза – высокий старик с орлиным носом, изможденный излишней худобой, и второй – моложавый светловолосый крепыш в нелепом кургузом костюмчике, усыпанном перхотью.
– Ça commence seulement à arriver! Notez – ça commence / Стало получаться! Заметьте, стало, – высокомерно процедил молодой.
– Ils apprennent en Europe, c’est pourquoi leur niveau devient… / Они учатся в Европе, поэтому их уровень становится…
Последняя фраза меня возмутила. Не удержавшись, я заметила:
– Excusez-moi! Que se passerait-il à la culture européenne sans émigration russe? / Что было бы с европейской культурой, если бы не русская эмиграция?
– Pardonnez-moi! Vous dites? / Что, простите? – Старик в изумлении уставился на меня, подняв лохматые брови.
– La culture russe ne perdrait rien, mais vous perdriez Sérébriakova, Chagall, Diaghilev… La liste est sans fi n… / Русская культура не потеряла бы ничего, но вы потеряли бы Серебрякову, Шагала, Дягилева… перечислять можно бесконечно… – Я насмешливо подмигнула брюзге.
– Pourquoi défendez-vous les Russes? / Почему вы защищаете русских? – удивился кургузый.
Мне захотелось выставить их из зала, немедленно, сейчас же. Топнуть ногой и заставить покинуть страну. Скрестив руки на груди, я издевательски улыбнулась:
– Parce que je suis Russe et fière de l’être / Потому что я русская и горжусь этим.
– La Russe? / Русская? – хором переспросили изумленные французы.
Мысленно воздав благодарность бабушке, стоически корпевшей над моим произношением, я вернулась к «Весне», тут же забыв о неприятных соседях.
@
Поразительно, как много открытий можно сделать за один вечер. Рядом с настоящим искусством ты словно проживаешь сразу несколько жизней, позабыв про свою. Своеобразная игра. Окно, очерченное багетом, символы, цвет, энергетика и волнение, бегущее мурашками по коже. Я так увлеклась, что позабыла о времени и реальности.
В одном из залов галереи, оформленном под зимний сад, я обнаружила своего «Кинематического Ангела». Возле полотна переминался с ноги на ногу молодой человек в светлой кофте с капюшоном; он что-то приговаривал себе под нос, тихо посмеиваясь. Едва я подошла к полотну, незнакомец заговорил со мной, пряча лицо под низко надвинутым капюшоном:
– Вы молодец! Просто и экспрессивно проехали тяжелой техникой по американскому конструктивизму. Восприятие, пожалуй, немного усложняет расстроение фигуры, а так…
– Ошибаетесь! И не думала никого переезжать, просто хотелось напомнить технократам, что есть жизнь… Птица, которую выпускает из рук мой Ангел, – это и есть символ живого, ну, а наложение друг на друга изображений дает ощущение движения вверх. Тут как раз все просто.
Кажется, я испортила ему настроение. Он помолчал, а потом, резко повернувшись ко мне всем корпусом, выгнул шею так, будто она была из пластилина. Под капюшоном зияли непроницаемые очки, похожие на две черные дыры, остальную часть лица скрывал толстый слой серо-белого грима. От неожиданности я отпрянула.
– Правда, динамика не всегда хороша. Иногда человеку нужен покой. Созерцание упорядочивает мысли. Появляется чистота суждений и… – начала я, но странный парень недовольно перебил меня:
– Ну да, конечно… созерцание, вечный поиск… отказ от рамок и в конце концов обратное превращение человека в обезьяну. Вам нравится либерализм? – Мой собеседник вернулся к обсуждению «Ангела».
