— Выглядит как старинное украшение, — я беру кулон в руку. — Ой! Тёплый…
Коготь в одно мгновение становится горячим. Шикнув, я разжимаю пальцы, и он, упав, скачет по столешнице.
— Что такое? — Марина накрывает кулон ладонью.
— Обожглась, — я трясу конечностью, шиплю, как змея.
— Дин, камень холодный, — тётя смотрит на меня растерянно. — Так, забирай его! — отдаёт мне украшение. — Устроила мистификацию с утра. Ты знаешь, какая я впечатлительная.
Да я сама в шоке! Даже про обиду забыла.
Марина вручает мне зарплатную карту, я расписываюсь и, прихватив с собой изумрудный коготь, выхожу из кабинета. Сую мистическую вещицу в рюкзак и мчу переодеваться. Потом к Фёдору. Хотя надо бы к мишке… Но, попой чую, конюху я сейчас нужнее.
И ведь не ошиблась!
Федя сегодня один на все конюшни, и такой капец на его седины. Кобыла точно сегодня родит — по ней видно. Ходит по стойлу, места себе не находит. Фёдор тоже ищет пятый угол, волнуется больше будущей матери. И смешно, и плакать хочется.
— Федь, не мельтеши, — я прислоняюсь к загородке стойла. — Если всё нормально будет, она сама родит.
— А если не нормально? — конюх на конкретном нерве. — Может, ветеринаршу попросить остаться?
— Понадобится — вызвоним её, — я не знаю, как его успокоить. — Сходи за опилками, а я у неё почищу.
Я берусь за лопату, Федя дует за опилками.
М-да… Представляю, на какой он был измене, когда у него жена рожала. У Фёдора были жена и сын. Точнее, они и сейчас есть, но делают вид, что их нет. Федина супруга нашла себе другого, отжала хату, а мягкотелый муж оказался на улице. Его тогда ещё и с работы попёрли. Сначала Федя по друзьям кантовался, потом друзья «закончились», и он стал полноценным бомжом. И ведь много лет так скитался, постареть успел. Никому до него дела нет — ни жене бывшей, ни сыну.
Чем дольше на ферме работаю, тем больше убеждаюсь: самый страшный зверь — человек.
Я заканчиваю чистить стойло, а Фёдор раскидывает опилки по полу.
— Мишке вольер не готовили ещё? — спрашиваю конюха.
— Марина сказала обождать, — он пожимает плечами. — Кто знает, выживет медведь или нет.
Стою как ведром ледяной воды облитая… «Выживет или нет?» — к горлу подкатывает комок горечи.
— Я ушла, — выхожу из конюшни и быстрым шагом иду к клетке.
Мне навстречу шагает Михал Иваныч.
— О, Динка! Ты к медведю?
— Ага! — пролетаю мимо, торможу и сдаю назад: — Что ветеринарша?..
— Всё сделала, что положено — лекарства-шмыкарства. Обещала, что к вечеру бодрее станет. Короче, всё путём.
— Надеюсь, — машу Михаилу рукой и бегу к клетке.
И чем я ближе к зверю, тем медленнее мой шаг. Иду, дрожу. И непонятно — от чего? Эмоции через край — все в кучу.
Мишка лежит в той же позе, что и вчера. А у меня, как и вчера, до боли сжимается сердце.
— Привет, — выдыхаю.
Медведь ведёт ухом, отрывает голову от пола. На шерсти остаётся окровавленная солома.
— У-у-ух… — снова почти человеческий вздох зверя.
Хочется сунуть руку между прутьев, дотронуться до мягкой густой шерсти.
— Как ты? — спрашиваю, будто животное может ответить.
А он возьми, да ответь! Не словами, конечно — моргает, а я вижу в этой звериной микромимике — «Всё хорошо».
Мать моя! Я схожу с ума!
— Не смотри на меня так, — делаю шаг назад. — Ты меня пугаешь.
— У-ух, — выдыхает медведь.
Вибрация смартфона в кармане заставляет меня вздрогнуть. Мама звонит. Наверняка хочет убедиться, что дочь метнулась с утра кабанчиком к Константину мириться. На звонок я не отвечаю — сбрасываю.
