Медийный город. Медиа, архитектура и городское пространство - страница 21

Поскольку медиа становятся все более мобильными, масштабируемыми и интерактивными, для нового режима социального опыта в медийном городе характерен феномен, который я называю пространством отношений. В данном случае это понятие несет особую нагрузку. Конечно, распределение в пространстве – разделение вещей – всегда в каком-то смысле предполагает какие-то отношения. Однако под пространством отношений я подразумеваю современную ситуацию, когда горизонт общественных связей радикальным образом открывается. Как выразился Лэш, «в рамках технических форм жизни то, что было более или менее закрытыми системами – мое тело, социальное тело, – превращается в системы более или менее открытые» (Lash 2002a: 16). Эта открытость несет с собой новую свободу выстраивания социальных отношений в пространстве и времени. Однако у свободы есть и обратная сторона: ее нельзя отвергнуть. Как утверждал Бек, определяя концепцию «рефлексивной современности», характеризующей общество риска, парадокс заключается в том, что рефлексивный субъект не может отказаться от выбора (Beck 1994: 46)[22]. В силу этого возрастает случайность и текучесть пространства в медийном городе. Пространство отношений определяется как пространственный опыт, характерный для «рефлексивной современности»: данность общественного пространства и аксиоматичность контуров субъективности все больше уступают место амбивалентности мобильных пространственных конфигураций и эфемерности личного выбора.

Открытость пространства отношений – состояние, чаще всего встречающее негативное отношение. Акцент делается на том, что мы теряем, когда общественное пространство лишается присущих ему качеств: стабильных измерений, устойчивой внешности и четких смыслов. Если у этого процесса есть продуктивный элемент, определяемый как «созидательное разрушение», которое Маркс считал прогрессивной силой капитализма, то он может, и очень легко, перерасти в «разрушительное созидание» (Harvey 1990: 105), когда традиции и территории не преобразуются в более демократические и инклюзивные формы, а выравниваются во имя всепроникающего рынка. Однако сопротивление «рыночному фундаментализму» больше не может основываться просто на классических понятиях пространственной стабильности, где постоянство форм и четкость границ служат рамками для якобы единообразных идентичностей. Если процесс искоренения традиций и «детерриториализации», характерный для современности, создал условия для восприятия пространства как чего-то изменчивого, непостоянного и случайного, то возможности, вытекающие из этой нестабильной динамики, должны стать точкой отсчета для современного политического процесса. Бек утверждает: «В политическом и экзистенциальном смысле возникающий здесь фундаментальный вопрос и его решение заключаются в том, можно ли будет противостоять новой искусственной непредсказуемости и беспорядку методами инструментального рационального контроля, то есть средствами старого индустриального общества (развитием технологий, расширением рынка, усилением государства и др.). Или же здесь начинается переосмысление и новый способ действий, принимающий и утверждающий амбивалентность, но в этом случае с далекоидущими последствиями для всех сфер общественного действия?» (Beck 1994: 11–12).

Первыми теоретическими тезисами об относительности пространства в современном смысле этого понятия стали уравнения Максвелла к его концепции электромагнитного поля, опубликованные в 1864 году. Изучение пространственных последствий теории магнитного поля продолжалось и в итоге в 1905 году было закреплено теорией относительности Эйнштейна, подтвердившей разрыв с картезианско-ньютоновской вселенной в пользу радикально дифференцированного представления о времени и пространстве, полностью зависящего от системы координат наблюдателя. Однако, хотя в начале XX века относительность стала отличительной чертой авангардной теории и практики (особенно в изобразительном искусстве, когда кубизм отказался от геометрической перспективы), пространство отношений господствует в повседневной жизни лишь в результате интенсивного развития медийных и коммуникационных технологий во второй половине столетия. Этот переход от абстрактной теоретической конструкции к доминирующему положению общественного пространства – результат роста социальной приоритетности, связанного со скоростью действия технологий.