Я назвал. Девушка сказала, что она заболталась и что ей надо идти по делу. Она ушла и очень скоро снова появилась в коридоре, неся в руках толстую папку с бумагами. Остановившись около меня, шпаклевавшего участок стены, она вслух произнесла полное имя и фамилию Костаса.
– Правильно? – спросила она.
Я подтвердил, что правильно и очень похвалил ее. Она поблагодарила меня, сказала, что ее зовут Лена и ушла. Она очень понравилась мне и я подумал: «Дай, Бог, удачи тебе, Костас, хотя бы в этом случае».
Одно за другим помещения управления электростанцией приобретали совершенно иной, чем прежде, вид, обновлялись, становились светлей и просторней. Служащие перемещались в них, освобождая другие комнаты. Похоже, что ремонт в МОГЭСе не производился с того самого времени, как было построено это здание.
Я забыл о своем разговоре с Леной, как вдруг через несколько дней она подошла ко мне со словами:
– Ваши ребята сказали, что вы художник.
– Да что вы, Леночка. Какой же я художник? Солдату в армии не полагается быть ни художником, ни писателем, ни даже акробатом, в армии солдаты должны быть только солдатами.
– Но мне Костас сказал, что вы художник и, пожалуйста, не шутите.
– Передайте Костасу большое спасибо за его высокое мнение обо мне.
– Передам, только выполните мою просьбу.
– Какая же просьба может быть у такой красивой девушки к бедному солдату?
– Нарисуйте мне портрет Костаса.
– Костаса? Да что вы, Леночка? Я не умею его рисовать. Давайте я вам лучше нарисую Буденного. Знаете, какие у него усы?
– Это я могу в магазине купить. Мне нужен портрет Костаса.
– Да ведь он такой большой, что ни на какой портрет не поместится. Попросите у него фотографию.
– У него нет фотографии.
– Пусть сфотографируется.
– Ну что вы заладили, фотография да фотография. Не можете, нарисовать, так и скажите.
– Именно об этом я вам и толкую.
– Не хотите!
– Леночка, лучше давайте я вам свою фотокарточку подарю, – предложил я.
– Спасибо, только мне нужен портрет Костаса.
И вот в результате этого разговора или просто фантазия мне такая пришла, но я нарисовал, все- таки, портрет Костаса. Но какой портрет! Ни до этого, ни после этого случая я, пожалуй, ничего подобного не смог бы сделать, даже, если бы и захотел. Я прикрепил к стене более, чем полутораметровый лист грубой оберточной бумаги, которой укрывали паркетные полы от штукатурной и малярной грязи, и попросил Костаса немного постоять на месте. Все это делалось, как бы в шутку. Филенчатой кистью, без карандашного рисунка, размашистыми штрихами я ни на секунду не задерживаясь, уверенно, как будто всю жизнь только и занимался подобным делом, в полный рост нарисовал Костаса. Солдат стоял вполоборота, снисходительно улыбаясь, нисколько не ожидая ничего существенного из необычной затеи старшего сержанта. А портрет, между тем, получился. Шапка, распахнутая телогрейка, сапоги, одна рука в кармане, в другой руке сигарета, несколькими штрихами обозначено лицо. Живой Костас Бонифастас Орла смотрел с желтоватого листа мятой бумаги, даже его славная улыбка как-то просматривалась на лице. Потом пошли зрители. Изо всех отделов приходили работники МОГЭСа, хвалили портрет, говорили, что очень похож. Мне тоже портрет нравился. Но больше ни разу мне не удавалось так легко, на одном дыхании нарисовать человека. Раскованность, озорство, необязательность, – все это вместе, видимо, дало уверенность моей руке и глазу.
