Лена сказала:
– Разве такой портрет я просила вас нарисовать?
– Чем же он вам не нравится, Леночка?
– Нравится. Но такой большущий. Нарисуйте мне, пожалуйста, маленький портретик, маленький, чтоб я могла его в руки взять, в сумочку положить.
– Но я же вам говорил, что Костас не поместится на маленьком портрете. Берите этот, хотите я вам его упакую.
Лена покачала головой и выразительно посмотрела на меня.
– Ну, как с вами разговаривать? Неужели в армии все сержанты такие?
– Да нет, не все. Наверно я один такой.
– Слава Богу! А то бы вся армия пропала.
– Так не пропала ж.
– Потому и не пропала, что вы один такой на всю армию.
– А вы знаете, почему я такой?
– Почему это?
– Потому что вы мне нравитесь, а я вам нет.
– Вот еще! – фыркнула Лена и ушла.
К концу марта отделение мое закончило ремонтные работы на электростанции. В последний день, когда солдаты грузили на батальонную полуторку свои инструменты и материалы, я в коридоре встретил Лену.
– Леночка, прощайте навеки, – обратился я к ней, – если я вас чем обидел, вы уж простите меня.
– Ничем вы меня не обидели. А портрет Костаса у меня есть. Подождите здесь, я сейчас.
Она сходила в комнату, в которой работала, и сразу же вернулась с фотографией. Это была, так называемая визитка, с которой на меня смотрел улыбающийся Костас.
– А вы говорили, что он не поместится на маленьком портрете, – покачивая головой, с упреком заявила Лена.
Я сказал ей, что не всегда следует верить мужчинам, потом очень серьезно сообщил девушке, что Костас, по всей вероятности, в этом году демобилизуется из армии.
– Подходит его срок, – пояснил я.
Лена внимательно посмотрела на меня и без слов тихо пошла по коридору на свое рабочее место.
Новые должности старшего сержанта Мосягина
Немногим больше года прошло с того времени, когда меня прогнали с должности комсорга батальона. Это совпало с окончанием моего двухмесячного карантина, который я провел без увольнения в город. Когда окончился срок моего наказания, я не обратился к начальству за увольнительной запиской. Старшина сам спросил меня, нужна ли мне увольнительная. Я поблагодарил старшину и отказался. Теперь мое отделение работало в главном корпусе академии Бронетанковых войск. Я смирился со своей судьбой и с покорностью животного, которое ходит по кругу, приводя в движение какой-то древний механизм, безропотно исполнял свои обязанности. Я устал от ожидания и бесплодных надежд. Служба казалась мне бесконечным наказанием и я принимал это наказание, как должное. Даже преступники в тюрьме знают окончание срока своего заточения – я не знал окончания срока своей службы. Пошел шестой год моей солдатчины.
В Москве начиналась весна. Днем пригревало солнце и по Красноказарменной улице бежали ручьи к Яузе. Дворники кололи лед на тротуарах, а в Лефортовском парке потемнел и осел под деревьями снег.
Однажды во время обеда меня вызвали в штаб к замполиту. Он сообщил, что академия выделила стройбату помещение для клуба.
– Помещение запущенное. И, в первую очередь, в нем необходимо сделать ремонт. Из своего отделения возьмешь несколько человек по своему усмотрению и с завтрашнего дня приступишь к работе. С командиром роты мы сегодня об этом договоримся, – заявил замполит.
– Но только одними малярными работами там не отделаться, – вступил в разговор парторг. – Сцену надо будет построить. Ты сможешь подсказать, как это сделать?
