Отбиваться
пытаюсь, но супротив такого детины мне поставить нечего. Когда он одежду с меня
срывать начинает, понимаю, что всё…надругается сейчас, достоинства лишит и
ничего ему за это не будет. Да и я отбиться не смогу.
Вижу ведь
его потемневший взгляд. Но вопреки логике продолжаю сопротивляться, и в итоге
мне удаётся хорошенько стукнуть мужчину по лицу. Он стонет, хватается за глаз,
а у меня сердце в пятки уходит. Вот сейчас как ударит, я костей не соберу. Но
Михаил, вопреки моим ожиданиям, отпускает меня из захвата, а после подбирает
мокрую одежду и уходит. Я тут же хватаю одеяло и закутываюсь в него по самую
макушку.
Он видел
меня голой! Какой позор…стыдоба и грех. Женщина только перед мужем может в
таком виде представать. Но от меня сейчас мало, что зависело. Молюсь и про себя
прошу прощения у господа.
А Михаил
возвращается с чаем и бутербродами. Извиняется за то, что силу применил,
испугал и ставит еду на стол. Есть совершенно не хочется. А даже если бы
хотелось, то нельзя. Мужчина должен молитву над трапезой прочесть, иначе грех.
Так и лежу,
закутавшись в одеяло и изнывая от внутренней боли. Ощущение, что и слёз уже не
осталось. Глаза огнём пекут, а влаги не появляется. Даже не понимаю, когда
засыпаю. В один момент меня просто выключают.
Просыпаюсь
совершенно разбитая. Слышу, как Михаил чем-то гремит. Наверное, на кухне
возится. Долго не решаюсь встать, но в итоге поднимаюсь, укутываюсь в простыню
до самого подбородка и тихонько выхожу в коридор.
Мне нужно
забрать свои вещи. Негоже девушке в чужом доме да в таком срамном виде.
Михаила, и правда, на кухне застаю. Он в переднике стоит возле стола,
раскладывая по тарелкам кашу. И впервые я украдкой мужчину чуть лучше
рассматриваю. Сейчас он домашний и не такой страшный. Рукава майки закатаны, на
ногах мягкие спортивные брюки и тапки в виде больших серых зайцев.
Меня так эта картинка шокирует, что я не сразу
улавливаю, когда Михаил на меня внимание обращает. Тут же глаза в пол опускаю и
подумываю сбежать, но мужчина за стол усаживает и пытается накормить.
Маша
Я смотрю на
кашу и не знаю, как объяснить, что не положено есть, не прочитав молитву. Но,
слава богу, Михаил сам находит решение проблемы. Он интересуется, умею ли я писать, и мне только кивнуть остаётся.
Раньше мы с родителями так и общались. Я везде с собой листок бумаги с
карандашом носила. А когда из дома убежала, то взять их с собой забыла. Не
думала, что с кем-то контактировать придётся.
Михаил
протягивает мне блокнот, и я пишу своё имя. А потом и о молитве перед едой
сообщаю. Женщина может сама пищу благословить, только в том случае, если
мужчины рядом нет. А если есть, то только он должен это делать. Таков божий
закон.
Михаил
совершенно не умеет молиться, но всё же находит нужные слова. И каша
оказывается на удивление вкусной, но у меня абсолютно нет аппетита. Через силу
заталкиваю в себя несколько ложек, потому что, в противном случае боюсь, что
Михаил сам силком меня накормит.
А потом он
ещё раз экскурсию по квартире проводит и уходит. Наконец я остаюсь одна.
Брожу по его
жилищу, рассматривая обстановку, и не понимаю, как можно так жить. Квартира
холодная и неприветливая. Просто четыре стены, мебель и тряпки на окнах. Даже
маленького цветочка на подоконнике нет. Тоскливо и неуютно.
Стою у окна,
рассматривая улицу внизу. Люди, словно муравьи – снуют туда-сюда, торопятся
куда-то, бегут, не поднимая головы, чтобы посмотреть на небо. А оно
красивое…сейчас налитое свинцом, грозное, тяжёлое. Небеса сыплют на людей
мелкий снежок, меланхолично заметая улицы.
