- Доиграетесь, - пообещал он с угрозой. – Решили из себя строить настоящую хозяйку? Не поздновато ли? Всем уже известно, что вы – две курицы, только и способные, что бестолково квохтать!
Больше всего хотелось обозвать его в ответ. Петухом, например. Он и в самом деле походил на жирного, обнаглевшего петуха. Но я решила не ругаться намертво, потому что покупатель из города существовал только в моем воображении. Кто знает – может, придется продавать мельницу именно этому мерзкому типу. И тогда он даже десятку пожалеет.
Но и бояться его не стоило. Или хотя бы стоило показать, что его никто не боится.
- Всего доброго, - послала я графского мельника. – Вон дыра в заборе – назад и с песней. Я сказала – месяц. А там - посмотрим.
- Посмотрим, посмотрим, - пообещал он и с кряхтеньем протиснулся обратно за изгородь. – Только когда будем смотреть, я десятки точно не дам. Восемь серебром – красная цена вашему хлеву!
- Там разберемся, у кого хлев, - крикнула я ему вслед, когда он, широко шагая и зло размахивая руками, двинулся к дороге, где стояла коляска, запряженная каурой лошадью.
- Ух ты, - услышала я за спиной и оглянулась.
Мамаша Жонкелия стояла с охапкой стираного белья и тоже смотрела вслед мельнику.
- С чего – «ух»? – спросила я, ещё не остыв от короткого, но динамичного разговора.
- «Ух» – потому что Эдит так точно не заговорила бы, - пояснила Жонкелия. – Настоящая Эдит заплакала бы. Может, жаловаться бы начала.
- Предлагаете мне плакать и жаловаться? – спросила я с вызовом.
- А это уж сама решай, - ответила она, поудобнее перехватывая белье и направляясь в дом. – Мне главное, чтобы Эдит была жива-здорова. И деньжонками разжиться, чтобы за аренду заплатить. За два месяца заплатим, значит, ещё три месяца у нас есть…
- Отчего же – за два месяца? – сказала я и снова уперла руки в бока. – Заплатим за один. А вторую монету пустим в дело. Как говорится – не надо зарывать серебряные таланты в землю.
Жонкелия чуть не выронила только что стираное белье и посмотрела на меня подозрительно:
- Ты что это задумала? – спросила она, насупившись. – Заплатим за два месяца и сможем жить здесь до зимних праздников…
- Мамашенька, да мы тут через месяц ноги протянем от голода и холода, - я ополоснула руки в бочке, стоявшей под стрехой, подошла к старухе и забрала белье. – И где вы потом собираетесь брать деньги, чтобы заплатить вашему графу? Снова будете клянчить у судьи? Лучше бы вышли за него замуж – и клянчите себе на законных основаниях.
- Вот сама и выходи, - огрызнулась Жонкелия. – А деньги пойдут за аренду. И хватит мять стираное! Сложи его уже куда-нибудь.
- Обязательно сложу, - пообещала я ей. – Но аренду мы оплатим за один месяц. А завтра вы поведете меня в лавку, на ярмарку – что тут у вас есть. Мне надо посмотреть ваши цены и сделать покупки.
- Покупки?! – её чуть не хватил удар. – Ты спятила? Какие покупки, если у тебя денег – мышь наплакала?
- Узко мыслите, - поругала я её. – У нас тут золотое дно, а мы на муку намолоть не можем. Завтра надо посмотреть, что с колесом. Позовем плотников…
Она посмотрела на меня как-то странно и фыркнула:
- Ну, зови.
В этот вечер я засыпала на неудобном тощем матрасе, укрывшись лоскутным одеялом, которое было мне коротко и приходилось сворачиваться клубочком, чтобы пятки не мерзли, а под головой у меня была подушка, набитая сеном и ветошью. Пусть белье было выстирано, оно все равно хранило чужой запах, а я с непривычки вздрагивала всякий раз, когда задевала шершавыми руками за щеку или плечо.
