Мельников-моногатари - страница 5



– Моя битва все еще продолжается, все мои товарищи давно мертвы, а я все еще жив, – говорил старик. – Каждый год я пишу их имена на поминальных табличках, только я помню их имена. Это мой долг. Судзуки Сосэки, Оэ Кинноскэ, Огава Такеси… Этим троим было всего по 20 лет. Они погибли за то, во что верили, и не оставили потомства. Войны забирают самых молодых и лучших из нас.

– Это можешь не писать, – сказал Федин Мельникову.

Спустя пять минут разговор был окончен по инициативе советского журналиста. Сато поблагодарил старика от лица делегации, а после гости, раскланявшись, поплелись в сторону выхода. Старик же встал и пошел в сад дальше поливать растения.

Спускаясь вниз по лестнице, Федин с негодованием то и дело произносил вслух: «Как так можно? Живет он, ага! Говно, а не материал!»

Сато долго сдерживался, а потом произнес по-русски: «Эта хоросайя судиба».

Мельников представил себя на месте этого старика спустя семь десятков лет, и ему вдруг стало страшно. Голова у него раскалывалась, чувствовалось, что температура зашкаливает.

Путь до дома спутники проделали в абсолютной тишине. Беззубая улыбка старика застряла в памяти у всех, даже у водителя, чье лицо, как казалось его советским пассажирам, не выражало никаких эмоций.

Молчание

1

Переулок. Один, второй. Вроде знакомые. Морозовский сад. Вверх по Хохловскому. Показался Лютеранский собор. Откуда-то раздался колокольный звон. Не может быть. Колокола ведь больше не звонят. Никогда. Ворота Ивановского монастыря. Туда въезжает грузовик с надписью «Хлеб». Кто-то хватает. Выкручивает руки. Черный человек. Нужно сопротивляться. Нельзя. Вернее, сил нет. Пропал. Ура – все-таки вырвался каким-то чудом. Бежать. Бежать. Бежать. Переулки сменились коридорами. Что это за коридоры? Скрежет металлических дверей сзади. Неужели тюрьма? Нужно кричать. Громко. Чтобы все слышали. Но кто все?

Мельников проснулся в той же комнатке в доме господина Сато. На лбу у себя он почувствовал марлю компресса. Рядом на татами лежали лекарства и стоял тазик с водой. Мельников попытался было встать. Но не смог. Сил не было. Также его мучила жажда, хотелось крикнуть: «Пить!» Он попытался. Но из уст вырвался лишь шепот.

В голове был жуткий туман. Мельников не мог вспомнить деталей недавнего прошлого. Федин. Поезд. Сато. Поездка к тому старику. Но что дальше?

И снова темнота. И снова бег по переулкам, переходившим в коридоры. И снова черный человек. Жуткий скрежет металлических засовов.

Наконец-то свет. Солнце словно заполнило комнату желтым эфиром. Когда Мельников вновь проснулся, был уже день. Рядом с ним на коленях, по-японски, сидела девушка лет 23—24. В чертах ее лица можно было угадать как европейские, так и азиатские черты. Она сделала ему укол в левую руку. Да так умело, что боль совсем не ощущалась.

– Проснулись? Как вы себя чувствуете? – спросила она на русском.

– Хорошо.

– Я померила температуру. 37,1. Жара больше нет. Кризис миновал.

– Простите. Откуда вы знаете русский?

– Мой муж вам не говорил? Это язык моего отца, Александр Борисович.

– Муж?

– Да, он рассказал мне о вас. Меня зовут Сато Мария.

– Вы супруга Сато-сэнсэя?

– Я рада, что вам получше. Лежите, отдыхайте. Я принесу вам чего-нибудь откушать.

– Откушать?

– Есть. Трапезничать.

Мария встала и вышла из комнаты. Отрывки сна все еще вертелись в голове, но их потихоньку вытесняли впечатления от новой встречи.