Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945) - страница 22

Страшный дом, с желтой облупившейся штукатуркой, какой-то не нужный посреди степи, остался в памяти олицетворением абсурда, сопровождающегося ощущением тянущей пустоты в животе. Сарай под этим домом, где был пережит такой страшный страх, я пытался изобразить в черных тонах, приемами гравюры и в символической манере с помощью фотошопа. Ничего не получилось. А вот тому, кто побывает в Феодосии, в музее А.Грина, рекомендую отыскать гравюру художницы Толстой под названием «Борьба со смертью». Вот где все в точку! Талантливо!

Мы выбрали пустую обширную пещеру. Но одиночество наше длилось недолго.

Вскоре во всех углах и альковах поселился разномастный люд с множеством детей, с постелями, примусами, кастрюлями и горшками. Потянулись однообразные скучные дни.

Правда, война осталась над городом. Здесь в степи больше бомбежек не было. Ночью мы выползали из пещер и смотрели войну. Сеть прожекторов, далекие всполохи дальнобойных орудий, извивающиеся дорожки трассирующих пуль.

Постепенно интенсивность близких боев стихла. Немцев опять отогнали. Мы вернулись домой на улицу Подгорную. Было не привычно тихо, шел мелкий грибной дождичек. Дышалось легко и радостно. Но стоял стойкий запах обгорелого дерева. Город лежал в руинах. Страха не было. Надолго ли?

Смерть людей становилась обыденностью. Страх собственной смерти притуплялся. Так пишут в книжках о войне, которые я прочел потом через десятилетия. На основании своего маленького детского опыта затрудняюсь подтвердить или опровергнуть это. Прямым попаданием бомбы в укрытие в виде щели прямо во дворе убило родную сестру и племянницу вместе с их с детьми, моего дяди Васи Мухина. Неподдельная скорбь всех нас, еще живущих. Вопли, стоны, плач. Недоумение внезапной утраты. Как же так, ведь только что все были вместе. Вот на столе их чашки с недопитым молоком. Зачем побежали в эту проклятую щель? Остались бы дома, были бы живы.

Всеобщее горе по поводу гибели теплохода «Армения». Он был до отказа забит ранеными, на флагштоке нес флаг «Красного креста», там были эвакуируемые женщины и дети, там было более трехсот медиков. В тихий, солнечный день у благодатных берегов Крыма фашистские молодцы весело, играючи погасили жизни стольких беззащитных людей.

Наш глиняный домик постепенно разваливается. Прямого попадания не случилось. Правда, однажды брат Валентин случайно обнаружил у порога сарая, который вплотную примыкал к жилой части, врывшийся в землю снаряд, разумеется, не разорвавшийся. Был вызван сапер, который извлек его, обкопав вокруг. Потом на мешковине он и его напарник отнесли снаряд в машину и увезли. Если бы он взорвался, от дома ничего бы не осталось.

Воронки от бомб и снарядов венчиком окружали наш дом. На уступе террасы над нашим домом располагались рядом цыганский и татарский дома. Помню, перед войной там однажды слышалась специфическая музыка, брат сказал, что там будет обрезание. Пояснений он не дал, наверное, и сам не знал, что это такое. Проходя мимо, в проеме открытой калитки, я мельком увидел множество людей в белых рубашках и мальчика, закутанного в простынь, которому стригли голову. Звучала однообразная струнная музыка.

Периодически над стеной, нависавшей над нашим двором, появлялась старая цыганка с большой кривой трубкой и серьгой в одном ухе – жительница одного их упомянутых домов. Она постоянно жаловалась на бомбежки моей бабушке и всегда начинала со слов: «Суседка, мамочка». Не знаю, кто остался жив или погиб в этих домах, но вся улица ближе к концу осады представляла собой искореженный ров. Примерно так же выглядела и моя родная улица. Абсолютно целых домов не осталось. У нашего дома косо опустилась крыша: один край касался пола, другой держался за верх оставшейся стены. В образовавшемся треугольном проходе можно было проходить, взрослым, слегка пригнувшись.