– Давай, посуду помоем, – она знала, что легче всего меня возвращают к реальности какие-то обыденные действия. Полилась вода, она засучив рукава свитера принялась так усердно тереть тарелки губкой, как будто от этого зависело мое выздоровление.
Я стояла рядом с полотенцем наготове. Чистые тарелки тихонько поскрипывали, когда я раскладывала их по местам. Лучше всего мне помогает не обсуждать глюки вслух и постараться сосредоточиться на каком-то деле. Мама продолжала рассказывать про родственников, которые соберутся на предстоящем мероприятии, объясняя кто есть кто и кем они мне приходятся.
Кладя очередную тарелку на место, я выглянула в окно. Там в оранжевом свете фонаря было отчетливо видно неподвижно стоящую девушку. Черная кофточка с красным цветком на груди и черные, босые ноги выглядят нелепо в это время года, когда люди носят пуховики. Но ее это не волновало. Ее вообще мало, что волновало, потому что она мертва.
Гена еще раз, со всей силы, пнул лежащего мальчика по животу. Тот слабо охнул, но продолжил лежать, закрыв голову руками. Дальше бить его было уже не интересно. Он огляделся в поисках других детей, но мало кому разрешали гулять так поздно, все остальные предпочли разбежаться кто куда, едва завидев идущего в сторону детской площадки Гену.
Пыльный двор на окраине города, зажатый между несколькими одинаковыми, серыми пятиэтажками, был абсолютно пуст. Нагретые днем поверхности медленно отдавали тепло в воздух, поэтому духота сохранялась даже поздним вечером. Серое небо, поддернутое розоватой, закатной дымкой было светлым, как пасмурным днем. Гена не любил белые ночи, потому что они ассоциировались у него с пьянством отца, который приезжал летом с вахты и уходил в запой на весь отпуск.
Домой идти ему не хотелось, но в где-то в глубине души теплилась надежда, что может быть сегодня отец будет трезвым. Когда папа не пил это был добрый и веселый человек, который покупал ему мороженное, учил хапсагаю2 и лепил ему фигурки животных из пластилина, но в пьяном состоянии это был абсолютно другой человек, который вел себя жестоко и мерзко.
Очень часто ему хотелось, чтобы у него был старший брат. Он частенько мечтал о том, как кто-то старше и сильнее его, мог бы защитить маму от отца, успокаивал бы ссорящихся родителей и устанавливал бы дома мир. Они бы ходили гулять вместе, он бы научил Гену рыбачить, плавать и кататься на велике, и ему не пришлось бы учиться всему этому самостоятельно, испытывая одиночество и стыд, опасаясь, как бы его не засмеяли пацаны во дворе.
Хотя, честно говоря, Гена был согласен даже на младшего братика или сестренку, лишь бы не быть одному. Пару лет назад, когда он сам был еще малышом, мама спрашивала у него кого он хочет братика или сестренку и какое имя ему больше нравится, а сама загадочно улыбалась, поглаживая немного округлившийся живот, но затем после очередной ссоры с отцом, ее на несколько дней увезли в больницу, а потом она вернулась сильно погрустневшая и больше не задавала ему таких вопросов.
Гена тихонько подошел к двери своей квартиры и прислушался. Из-за нее не раздавалось ни звука, поэтому надежда, на тихий вечер, разгорелась ярче. Он вошел внутрь и сразу же слегка огорчился: отца явно не было дома, но все равно оставался еще шанс, что он вернется сегодня трезвым. Гена заглянул в единственную комнату, которая служила и родительской спальней и гостиной одновременно, сам же Гена спал на кухне, и увидел лежащую лицом к стене маму. Было непонятно спит она или нет, но он не стал проверять, а тихонько ушел на кухню.
