Я вынуждена была скрывать под маской внешнего спокойствия, беззаботности и веселости свои чувства и к матери, и теперь уже к ее сыну – раздражение и недовольство. «Видно, всегда мне придется выживать так теперь, – горько подумала я. Папа не может меня защитить, а про графа и говорить не приходится. Недавно он узнал, что его молодая жена больна чахоткой, и кроме нее, он ни о ком больше думать не может. Ходят слухи, что и сам граф без конца обращается к докторам по причине частых приступов мигрени. Не добивать же мне еще и его своими проблемами…»
Служанка принесла мне кофий и, отпив маленький глоточек, я с беспечным видом спросила:
– А где Парашка скиталась столько времени? Поведайте, матушка. Может, ей лечение какое потребуется, прежде чем она переступит порог моего дома?
Свекровь аж подпрыгнула на месте и хрипло рявкнула:
– Это ты на что, паскудница, указать хочешь?!
Отпив еще глоточек и выдержав паузу, я елейно ответила:
– А я, Фекла Федоровна, прямо говорю, что… э-э-э… как бы это полегче… У дочери вашей особенности есть, не совсем чистоплотные, а у меня ребенок в доме. А так как в силу печальных обстоятельств ответственность за всех живущих тут теперь ложится на мои плечи, я вас предусмотрительно и спрашиваю.
Мать хрипло заверещала:
– Какие такие особенности?! Федь! Чегой-то она? Чего?..
Затянувшийся разговор о Парашке начал злить меня. Ушибленное место болело, и находиться среди своих обидчиков я не имела никакого желания.
Федор до поры до времени не вмешивался в разговор: он сидел насупившись и виновато поглядывая в мою сторону. Видно, до него всё же дошло, что он был неправ.
Мой тон и нелестный отзыв о дочери всё-таки вывели Феклу Федоровну из себя. Она подняла налившиеся кровью глаза, открыла рот, чтобы вылить на меня ушат нечистот, но тут подоспел Федор. Решив успокоить мамашу, он положил руку ей на плечо и примирительно забасил:
– Ну будет вам, мама, будет. Наталья Дмитриевна права. Есть за Парашкой грех такой, и все об этом знают. Ты вспомни, как она из деревни уезжала…
О! Тут грянули громы и молнии:
– И ты, паскудник, туда же?! Это ты от нее дерзости набрался?! – мать кивнула в мою сторону. – Смотрите на него, люди добрые: сестру свою единокровную признавать перестал! Чья следующая очередь, моя?!
– Мама… ну что ж вы зазря волнуетесь? – Федор как-то сразу заговорил на деревенский манер. – Ну не стоит так нервы трепать. А что до Парашки, то как была она мне сестра, так сестрою и остается! Не открещиваюсь я от нее вовсе. И от вас, мама, тоже: люблю вас очень и уважаю. И Наташа, жена моя… Наташ, скажи… – Он толкнул меня локтем.
– Что сказать? – удивленно переспросила я.
– Ну как же… Что ты маму мою уважаешь, – зашептал он.
– Так ты ведь уже сам всё сказал. Зачем я, как дурочка, твои слова повторять буду?
Злость и раздражение трансформировались в чувство глубокой отрешенности и сарказм.
Мать вновь обратилась ко мне:
– Вот послухай меня, Наташка, ибо хочу тебе хорошее предложение сделать. Слышала я о печальном состоянии отца твоего…
– А что явилось причиной «печального состояния отца моего», вы тоже знаете?
– Знаю, знаю! И поступки свого сына с тобой обсуждать не собираюся! Коли посчитал он нужным так сделать, значит, была на то его правда и его воля! И не собираюсь я обвинения твои выслушивать! Уже на дочь мою наговорила, вовек не разобраться! Врачей она мне тут, заморских докторов предлагает… Ишь, кака!
