Дрожащей рукой спрятал топор, утер пот со лба. Люди таращились на него, с опаской сторонились, спешили уйти и перешептывались, прятали взгляды.
Он добрался до пристани. Заговорил с одним купцом, они договорились, и Рогдар немного постоял с Сивкой, пока купец рылся в своем кошеле.
– Но, но, – ласково повторял Рогдар, гладя коня по гриве. – Не верти носом. Мне тоже это не нравится.
Сивка фыркнул.
– Держи, – сказал купец, протягивая ему три гривны.
Рогдар замешкался, взглянул на деньги, посмотрел на Сивку, затем оглядел купца и нерешительно протянул ему узду, забрал выручку.
– Ну… бывай… дружище, – тихо сказал Рогдар, похлопав Сивку по холке.
Чувствовал себя паршиво. Замешкавшись, он покинул пристань, обогнув буйное торжище, больше не рискнув оказаться в толпе.
Неспешно прошелся по улице, успокаиваясь. Руки после тесного торжища тряслись, как после битвы.
Миновал свой маленький двор и вошел в дом. Каля сидел у оконца и что-то вышивала на полотенце, тихо и заунывно напевая колыбельную. Рогдар достал из-за пазухи три гривны и положил рядом с ней.
Каля замерла и подняла на него изумленные глаза.
– С ума сойти… Это откуда столько?
Она осторожно и как-то опасливо дотронулась до новенькой серебряной гривны.
– В дровах нашел.
– Да ну тебя! Я же серьезно.
– Ну, какая разница? Принес и всё. Заработал.
– Да где же это ты заработал три гривны? – усмехнулась она. – Ты же на охоту еще даже не ходил. Шкур не продавал. Да за три гривны можно целого коня купить…
Каля вдруг осеклась, ахнула, живо подскочила к окну и глянула во двор.
– Сивка… Ты его продал – да? Ты продал Сивку?
– Да. Продал…
– Но зачем? – Ее жалобные глаза посеребрили слезы. – Это же Сивка!
– Сохрани эти гривны. Нам с тобой еще малыша на ноги ставить.
– Но ты же любил Сивку!
– Любил…
– На – забери. – Решительно всучила гривны обратно Рогдару. – Верни Сивку домой.
– Каля, я охотник, а не пахарь. Мне лошадь не нужна. Это лишний рот во дворе, который чем-то нужно кормить. Ты сама знаешь, какой выдался год.
– Да прокормили бы… – отмахнулась она. – Просто я видела, как ты заботишься о нем. Да и сама к нему привыкла…
– Возьми. – Протянул ей гривны. – И сохрани. Пусть Сивка так послужит доброму делу и поможет поднять нашего малыша. Хорошо?
Каля грустно опустила голову, но взяла гривны.
– Не вешай носа.
Он устало присел, и вид его был потрепанный, истомленный.
– Ты не захворал ли?
– Я здоров. Просто устал.
– Нет, это не усталость. Я тебя хорошо знаю. Ты выглядел так же, когда вернулся из битвы под Долонью. И был таким же, когда вернулся с Волхова.
– Под Долонью всё было иначе.
– Иначе? Бессмысленная смерть там была. И только.
– Там она была бессмысленна иначе.
– А здесь?
– А здесь мы лили кровь за вас, Каля.
– И это, по-твоему, бессмысленно?
– Отмети мотивы. А затем взгляни на бойню со стороны. Столько сил брошено на разрушение: и ради чего? В пылу битвы ты не отличишь соратника от чужака. И в голове в это время нет ни единой мысли. Что тогда говорить о мотивах? Они есть только «до» и «после», но не «во время».
– Что стряслось? Ну, не молчи. Скажи мне, что с тобой творится?
– Не знаю. Меня преследует битва на Волхове. Я сегодня на торжище будто вновь оказался там. В шапках меховых шлемы варяжские увидел. За топор стал хвататься. Бред какой-то. Я столько всего прошел. А тут сломался…
– Займись охотой. Вернись к своему промыслу. Развейся и перестань думать о битве. Она прошла, закончилась, забыта.
