Ржавая бахрома солнечного луча
скулу дырявит, в ней будто дымит свеча.
Бледный, как ландыш, цвет северной пустоты,
будто бы пожелтел, цвет такой, что грустить
хочется, но нельзя, это когда тебя
придумывают без тебя – участь как у раба,
но ты ей покорно рад. Бьёт телевизор в глаз,
цвет изменяя их, будто луч метастаз.
Всё, чего не коснись, имеет их ржавый свет.
В северной красоте главное – чёрный цвет.
В северной красоте тебе не дают грустить,
молот и серп идей держат тебя, как нить.
Луч не стереть рукой, ты принимаешь луч
тот, что тебе дают, луч этот так тягуч,
что кровь растворится в нём, как в молоке – слеза.
В северной широте недвижимая вода
так, чтобы не мечтать, не видеть, как паруса
вдали надуваются в птиц, могущих из гнезда
свободно лететь туда, куда унесут глаза.
Север как способ быть глухонемым, торчать,
как снеговик – в сугроб, главное – устоять,
пока луч не спилит снег. Пусть у других болят
и тают глаза, горя, это их личный взгляд,
их снег и твой – как полюса два, инь и ян.
Пока ты стоишь в снегу, пусть всё вокруг в бурьян
выродится, как рак, ты не посмотришь вверх.
В севере есть душа, но в этой душе дефект,
какая-то темнота, трагический тон, модерн,
плачущий океан, ужаленный ум, проспект
величиной с Неву, надломанная судьба,
как спичка у корешка, выдуманная борьба
с тем, чего нет, как тень истории, как лыжня,
кровавым следом вождей перешагнет тебя.
В севере есть та грусть, что понимает тот,
кто любит читать стихи в заклеенный болью рот.
Как же красива сталь ледовых хребтов тайги,
как высока сосна, что лестницей до луны
сопровождает взгляд, мороза тугой укус,
берёзы как из крестов, тянет взлететь Христом,
рассеяться в пустоте неба, в таком большом
небе как суть того, что есть такое Русь…
