Ты играл на неё, как играл Ипполита на сцене,
Взвесив совесть свою и продав её в твёрдых вистах.
Ты уже не придёшь. Только вспомнит измятое платье:
«Раздавай на туза. У меня в каждом взгляде —де Сад».
Но ведь мокрым глазам,
прикреплённым в довесок к оплате,
Ты уже не докажешь, что свой на своих небесах.
Противно до смеха. Себя у признания клянчить,
Расплющив о левую грудь отсыревший бычок.
И, словно безумно карманом играющий мальчик,
Стыдливо улыбиться, дёргая нервно плечом.
Последние строчки прикручены намертво скотчем,
Иссякла на выдумки неперекатная голь.
И хочется быстро, не очень затейливо кончить,
Осыпав с мозгов, как листву в сентябре, алкоголь.
По-моему, дембель в судьбе мне ещё не положен,
Пусть первый откажет в деньгах, значит, сотый нальёт.
Так много героев, за задницу схваченных лонжей,
Так мало несмелых, страхующих шею петлёй.
Мой «метр на два» не намерян, да и не намерен
Я ладить чужие подтяжки к остывшей трубе.
Неправильно скобки раскрыл на своём же примере?
Подумаешь, несколько прочерков в пьяной судьбе!
Спасибо тому, кто хоть раз, но по масти подкинул,
Кто вовремя строчкам подставил больное перо.
Я снова вернулся.
И пусть моему Арлекино
Целует тугую промежность слюнявый Пьеро!
Тут либо вешай меня, а либо
Богов – к ногтю.
Мне говорили, что здесь смогли бы
Сыграть ноктюрн.
Не клейте губ. Горячо – не сладко.
Стакан – не лоб.
Давай, парнишка, снимай перчатки,
Скрутило чтоб.
И мне плевать, что я неверлибрен,
А ты так юн.
Слабо на саксе сливного фильтра
Сыграть ноктюрн?
Ну что глазёнышки пораззявил?
Брось, не реви!
Я тоже жизнь оттрубил, как зяблик
В полулюбви.
Я тоже ползал, сдирая пузо,
И жрал из урн.
Мне просто нужно сорваться с блюза.
Сыграй ноктюрн!
Ну что ты плачешь, глаза руками
Опять вдавив?
Я, может, к шее прилажу камень
И – c`est la vie?
А, может, спьяну кого отдраю
Да и влюблюсь…
Гарсон! Ты, может быть, подыграешь
Парнишке блюз?
Д. Зуеву
Без Верди.
Без вербы с гербария герба
Пригублен.
Ведь грубость верлибра – не буги.
Игру бы на вертел.
Не верьте, что сгублена Герда
Безгубием Каина, смертностью Санкт-Петербурга
(ведь черти не чертят богов на груди друг для друга).
Где вещие вирши – строка за строкой по рейсшине,
Которые не довершили (ведь не до вершины)?
И вешние вишни? Першит – не греши на ошейник.
И Гершвин – не Кришна:
В тиши не престижен отшельник.
Со сфер не до форсу? и морфий для форм a la morte.
Морфемные рифмы оформлены фирменно в морге.
Орфей псевдомоден – здесь фотогеничен Георгий.
Фартово кефиривший морду,
Мир метафоричен,
Как Forman’s перфоманс,
И Фомас Аквинский, и Моцарт,
Офелии выдавший фору (но вера аморфна!),
И Я, саммертаймно прилегший Горгоной на Порги.
Мне скучно без оргий.
Мне скучно, Бесс!
Ничего не менялось: каменный
Стал внезапно паркетно-кафельным…
Что здесь? Часто пинали Каина
Или слишком ласкали Авеля?
Слишком быстро успели выплюнуть,
Да не всё до конца отхаркалось —
Затолкали закладкой в Библию,
То ль в Матфеево, то ли в Марково.
Как здесь? Рай для несвежевыбитых
Или лай для инцеста с голосом?
Если с ночи душа не выбрита,
Между строк остаются полосы.
Ради Бога, не надо ключей Петра!
«Ты с ним был?» – не тяни с ответиком.
Ведь писали не сказку четверо —
Дело шили неровным крестиком.
Кто здесь? Лжеадвокаты Каина
Или псевдофанаты Авеля?
Просто в этом дерьме раскаянье
Жизнь не делает комфортабельней.
Трещина мира проходит
через сердце поэта.
Г. Гейне
